Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

— Думаешь, это разумно, Дэниел? — Туд не сумел скрыть ухмылку, и Креспен прожег его уничтожающим взглядом.

— Думаю, да. — Дэниелу так редко приходилось контролировать Креспена, что он не был склонен выдавать сведения, разглашение которых наверняка приведет их отношения к обычному статусу. Но пуговичные, прожигающие пену глаза настолько нервировали его, что вскоре он уже описывал, как и где встретил старуху, и пересказывал ее истории. Выражение лица Креспена менялось с каждой произнесенной Дэниелом фразой от удивленного к изумленному, от подозрительного к доверчивому и, наконец, к лихорадочно предвкушающему. Туд Кнутсен был в равной мере взволнован.

Добравшись до того места своего рассказа, где Иисус занялся оптикой, Дэниел замолчал. Реакция Алисон на подробности, касающиеся монокля и воздушного змея, не слишком его вдохновила. Быть может, лучше, если обитатели Священного озера будут считать, что Дэниел еще в своем уме.

Креспен сидел неподвижно, опустив голову на широко раздвинутые руки и потерявшись в глубоких раздумьях. Когда он наконец поднял голову, Дэниелу вспомнилось выражение, которое он уже заметил у старухи: неуверенность в том, нужно ли продолжать разговор, дабы не разбить внезапно заговор или чары. Креспен помешкал еще мгновение, но все же решился:

— Она упоминала о монокле?

— Да.

На что Креспен ответил единым словом, прошелестевшем как вздох или молитва:

— Евдоксия!

— Кто?

— Смею ли я поверить? Смею ли? — произнес Креспен упавшим голосом, тихо и благоговейно. — Боже мой! Она добралась сюда. Евдоксия Магдалина Би-Иисус. Все-таки добралась.

— Откуда?

Глаза Креспена мечтательно сузились, а губы задвигались в ритме скользящей в его мыслях старинной арифметики.

— Из 25 августа 1346 года.

— Неужели она такая старая?

Но Креспен уже погрузился в свои мысли, за него ответил Туд Кнутсен:

— Да. Все, что она сказала, — чистая правда. Ты должен постараться все вспомнить. Здесь важна любая подробность.

— Она очень расстроилась, что потеряла монокль.

Туд повернулся к Креспену, и они обменялись заговорщической улыбкой.

— Стекло Назарянина, Креспен! Стекло Назарянина!

Креспен де Фюри запустил руку за ворот своего одеяния и извлек оттуда тонкую серебряную цепочку, на конце которой оказалась крупная золотая оправа, обрамляющая янтарного стекла линзу. Креспен держал монокль так, чтобы Дэниел мог хорошенько его разглядеть, и свет над Священным озером немедленно разбился на радужные цвета. Танцующие полосы основных цветов порхали над пеной, монокль вспыхивал все чаще и чаще, наконец всплески света слились в общее радужное мерцание, и Дэниелу, защищаясь от ошеломляющего эффекта, пришлось закрыть глаза. Когда он их снова открыл, монокль был уже под плащом Креспена и озеро выглядело как обычно.

— Неудивительно, что она так расстроилась. Ты… взял монокль у нее?

— Нет. Она сама его потеряла. Ради Бога, Дэниел! Я рассказывал тебе это в больнице. Неужели не помнишь?

— Откуда? Это было шесть лет назад, сразу после аварии с мотоциклом, меня накачали лекарствами до предела. Не человек, а труп!

— В таком случае пусть Кнутсен расскажет всю историю. С самого начала. Но прежде послушай меня. Она упоминала Иисусову притчу?

— Да, но не рассказывала.

— Мне нужно ее знать.

— Возможно, она не хочет рассказывать.

— Захочет. Назови ее по имени, и она поймет, что мы встретились. Передай привет от меня и скажи, что мне нужно знать притчу.

— Постараюсь. Да, еще она упоминала о главной мысли. Тебе она известна?

Креспен взвился вокруг своей оси и смертельно побледнел.

— Про что? — выдохнул он, и Дэниел понял, что неправильный ответ убьет его.

— Про свет.

— Боже мой! Не говори ни слова! О горе, я должен знать. Скажи. Скажи про свет!

— Он движется не по прямой, а по кривой.

Слезы облегчения брызнули из глаз старика, он только и мог, что кивать да лихорадочно вдыхать, он сделал тот самый вдох, на который не отваживался с тех пор, как была упомянута главная мысль.

— Это и есть сущность твоего Великого Труда, то, что ты отказывался со мной обсуждать? — проницательная догадка Дэниела могла бы рассердить Креспена, не будь он охвачен таким облегчением.

— Да. Главная идея Великого Труда, но я должен знать притчу, чтобы понять, как Иисус собирался ее употребить. Здесь, понимаешь ли, есть и кое-что другое. Не линейным является не только свет, но и время.

— Оно тоже изогнуто?