Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

— Иосиф заподозрил неверность?

— Нет. Милый и доверчивый человек. Мне грустно так думать, но, будь Иосиф отцом Иисуса, вряд ли бы у того был такой пронзительный и блестящий ум. Незаконнорожденное стало его ремеслом, но ведь история полна такими перевертышами, верно?

— Иисус был умным ребенком?

— О да. Он совмещал интенсивность детского любопытства и упорство ученика с цепким умом и глубокой сосредоточенностью. Замечательные и изощренные поделки заполняли небольшую хижину геодезической конструкции, которую он построил в двенадцать лет. Ему не было еще и четырнадцати, когда в его руки попало финикийское стекло, и он принялся работать с ним, что привело его к созданию универсальной теории, а затем и притчи, благодаря которой его превратили в идола, эксплуатировали и, наконец, распяли, — при этих словах старуха прикоснулась поцелуем к губам терракотового младенца и положила его обратно в колыбель. Когда она повернулась к Дэниелу, по ее сморщенной щеке катилась слеза.

— Что он делал с этим стеклом?

— Наблюдал, как и многие до него, как оно разбивает свет в радугу, но пошел гораздо дальше и исследовал путь, по которому изгибается проходящий сквозь стекло свет. — Эти слова прозвучали настойчиво, как будто старуха сообщала на смертном одре что-то жизненно важное. — У Иосифа было педальное сверло для дерева, и мальчик приспособил его к обработке кусочков стекла в разные формы, которые изменяли их оптические свойства. Используя смесь канифоли и филиппинского песка, он научился полировать диски отшлифованного стекла до прозрачности. Когда ему исполнилось пятнадцать лет, он собрал небольшой телескоп, за шестнадцать веков до того, как голландцы заявили о своем изобретении, а в шестнадцать — инструмент в пятьдесят раз мощнее, чем был у Галилея.

Старуха замолчала, собираясь с духом, и вновь заговорила так же решительно, как и прежде.

— Вскоре он понял, что может исправлять своими линзами слабое зрение, и назаретяне толпились у дома Иосифа и Марии с восхода до сумерек. Иисус мог бы заниматься этим всю оставшуюся жизнь и мирно умереть отцом оптометрии, если бы не один любопытный случай. Случилось так, что, шлифуя монокль для своего дяди, Иисус наткнулся на такую комбинацию стекол и кривизн, которая позволила ему… — старуха принялась подыскивать слова, пока не остановилась на чьих-то не своих… — увидеть мир как он есть. Да, лучше не сказать. Это произошло вскоре после его семнадцатилетия. По ее словам, — старуха кивнула на статую Девы Марии, — парень все утро ходил с этим моноклем в глазу, а затем его обуял приступ вдохновения, он буквально бился головой об стену, столь сильным и замысловатым было неистовство его ума. К обеду Иисус успокоился, но в тот же день соорудил большой воздушный змей, привязал себя к нему и велел отцу запустить змея повыше, чтобы взглянуть на мир в новый монокль. Иосиф говорит, что извел пол-лиги рыбацкой бечевы и, когда змей достиг огромной высоты, мальчик приставил к глазу свой мощный монокль и оглядел мироздание. Уже стемнело, когда Иосиф наконец благополучно спустил Иисуса на землю. Как только тот отошел от воздушного змея и вынул монокль из глаза, он сказал, что знает тайну мира, расположение рая и способ, как туда попасть.

Только вопросы образовались на губах Дэниела:

— Где? Как?

Старуха горестно взглянула на него.

— Не знаю, — печаль, сначала мелькнувшая лишь на поверхности, нахлынула и заполнила слезами причудливые морщины возле ее глаз. — Не знаю. Никто не понял его теории, но, что еще хуже, я потеряла монокль, — старуха принялась самым жалким образом стонать и всхлипывать. Дэниел успокаивал ее до тех пор, пока она не смогла продолжить. — Все, что я знаю, — это осколки из его жизни и притчу. — Старуха взбодрилась, слезы ее просохли, а лицо приняло решительный вид. — Да, еще одно. Я знаю главный вывод теории.

— Какой?

— Что свет движется не по прямой, а по кривой. — Старуха опять встревожилась. — Это все, что я знаю.

— А притча?

Похоже, однако, что старуха сказала все, что собиралась сказать. Она встала, рассеянно приглаживая спутанные волосы, и прежде, чем Дэниел успел остановить ее, с неожиданной резвостью направилась вдоль центрального нефа. Через мгновение она уже миновала алтарь и исчезла в ризнице, да так, что служка, вышедший зажигать свечи для вечерней службы, ее не заметил.

Дэниел наблюдал за мальчиком, который безмолвно двигался от свечи к свече, останавливаясь на мгновение перед каждой, словно пчела, собирающая мед в загородном саду, и, когда огоньки свеч установились в ровное пламя, почувствовал вокруг тихое просветление, хотя не мог определить ни его источник, ни суть. Гленда проснулась и дергала его за шнурки.