Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Гейтли понятия не имеет, как Юэлл относится к тому, что он никак не реагирует, – обижается, или вообще не замечает, или что. Дышать он может, но что-то в изнасилованной глотке не дает вибрировать тому, чему полагается вибрировать.

– И наконец, за день до назначенного посещения гастроэнтеролога, когда моя мать ушла к соседям на гинекологическую встречу феминисток [206] Speculum party, букв. «вечеринка с влагалищным зеркалом» – явление из 70-х, когда феминистки собирались с гинекологическими инструментами и изучали друг на друге особенности женских тел ради просвещения и раскрепощения. , я выбрался из постели, прокрался вниз и похитил более 100 долларов из обувной коробки с надписью «IBEW Местное отделение 517 На подмазать» в дальнем углу чулана в комнате отца. Раньше мне бы и в голову не пришло прибегнуть к обувной коробке. Красть у собственных родителей. Дабы возместить украденное у недалеких мальчишек, в чьей компании я крал у взрослых, которым вешал лапшу на уши. Страх и гадливость лишь усилились. Теперь меня тошнило по-настоящему. Я жил и дышал в тени чего-то темного, парившего над самой головой. На сей раз меня стошнило без помощи рвотного, но я не сказал об этом матери, чтобы вернуться в школу; мне была невыносима перспектива провести все рождественские праздники, пока возле дома меня караулят темнолицые часовые и колотят кулаком в ладонь. Я перевел отцовские банкноты в мелочь и расплатился с «Воровским клубом», но меня все равно отмутузили. Видимо, таковы понятия плохих компаний. Я познал латентную ярость последователей, удел любого предводителя, павшего в глазах толпы. Меня отмутузили, изуверски дергали за трусы и, наконец, подвесили на крючок в моем школьном шкафчике, где я и провел несколько часов, оплывший и пристыженный. И путь домой был еще хуже; дома не ждало спасение. Ведь дом стал местом преступления третьей степени. Кражи в кубе. Я лишился сна. Ерзал и ворочался. Меня терзали кошмары. Я не мог взять в рот ни крошки, сколько бы меня ни заставляли сидеть в наказание за столом после ужина. Чем больше родители беспокоились обо мне, тем сильней укреплялся стыд. Такие стыд и гадливость, каких не заслуживает ни один третьеклассник. Праздники не принесли радости. Я оглядывался назад, вспоминал осень и не мог узнать человека по имени Элдред К. Юэлл-мл. Казалось, это уже вопрос не одного лишь безумия или моих темных уголков. Я крал у соседей, детей из трущоб и семьи, и покупал себе сласти и игрушки. По любому определению слова «плохой» – я был плохим. С тех пор я решил придерживаться законов добродетели. Стыд и страх оказались нестерпимы: я должен был переродиться. Я твердо решил делать все возможное, чтобы стать хорошим – перерожденным. Больше я никогда не нарушал закон преднамеренно. Вся постыдная история с «Воровским клубом» отправилась на задворки разума, где я ее и похоронил. Дон, я даже позабыл, что все это имело место. До прошлой ночи. Дон, прошлой ночью, после светопреставления и твоего неохотного se offendendo 337, после твоего ранения и всех последствий. Дон, мне снова приснилась эта безумная вытесненная история грандиозного вероломства. В красках и от начала до конца. Когда я пробудился, обнаружил, что каким-то образом лишился бородки, а волосы расчесаны с пробором по центру на манер, к которому я не прибегал уже более сорока лет. Кровать промокла до нитки, а в руке я сжимал надкусанный брусок особого противоугревого мыла Макдэйда.

К Гейтли возвращается кратковременная память, и он вспоминает, что ему предлагали Демерол внутривенно для облегчения боли от огнестрельного ранения сразу же по оформлении в приемном отделении и затем дважды – дежурные врачи, которые не потрудились прочитать «Историю наркотической зависимости – Не назначать препараты из Списка IV+», Гейтли потребовал Пэт Монтесян поклясться, что она потребует выделить это курсивом в его файле, карте или где там, первым же делом. Экстренное хирургическое вмешательство вчера ночью было лечебное, не по извлечению, потому что снаряд из большого пистолета, судя по всему, расщепился при столкновении и прошел через метры мускулов, окружающих пчелеломаточный ширевидный устав, не задев кость, но нанеся серьезные и разнообразные повреждения мягким тканям. Травматолог в неотложной хирургии прописал Торадол 338внутримышечно, но предупредил, что боль после того, как сойдет на нет общая, будет такой, какую Гейтли даже не может вообразить. Следующее, что помнит Гейтли, – он на верхнем этаже в палате травмотологического отделения, дрожащей от солнечного света, и уже другой доктор рассуждал то ли с Пэт М., то ли с Кельвином Т., что инородное тело, вероятно, подвергалось обработке чем-то пагубным, заведомо, потому что у Гейтли возникла серьезная инфекция, и его держат под наблюдением на предмет, как ему послышалось, «нокземы», хотя на самом деле токсемии. Также Гейтли хотел возразить, что его тело на 100 % американское, но, оказалось, он временно не в состоянии озвучивать мысли вслух. Потом сразу вечер, и появился Юэлл, бубнить. Совершенно непонятно, чего Юэлл хотел от Гейтли или почему он выбрал именно это время, чтобы поделиться. Правое плечо Гейтли стало размером почти с его голову, и ему приходилось закатывать глаза вверх и вправо, как корове, чтобы видеть руку Юэлла на перилах койки и его лицо над ней.