Виктор Ерофеев: Мужчины

Весь корпус русской народной мудрости пропитан издевательским женоненавистничеством Бабе полностью отказано в уме. «У бабы волос долог, да ум короток», — поучает пословица. Бабе отказано в честности: «Баба бредит, да кто ей верит». Бабе отказано в сострадании: «Баба плачет — свой норов тешит». Баба хуже, чем собака: «Собака умней бабье на хозяина не лает». Место бабы — изба: «Знай, баба, свое кривое веретено».

Поразительна порой ничем не объяснимая жуткая злоба в русских пословицах: «Скачет баба задом и передом, а дело идет своим чередом». Бабе отказано и в какой-либо значительности ее суждений: «Сердилась баба на торг, а торг про то и не ведал».

Что касается бабьих страстей, то и тут нет пощады: «Бабье сердце что котел кипит». И никакой пощады по отношению к стареющей бабе. Ей и так невесело стариться, получай же в лоб приговор: «Сорок лет — бабий век». Хотя имеет место и русский, с оттяжкой, волюнтаризм: «Сорок пять. Баба — ягодка опять». Но дальше не задерживайся — помирай: «Пришла смерть по бабу, не указывай на деда».

Мужик важнее бабы, и он этим может гордиться: «Не стать курице петухом, не стать бабе мужиком». Но петух способен превратиться в курицу. Вялого, дрянного, робкого, бестолкового мужика на Руси традиционно принято дразнить бабой: «Эка баба, что нюни распустил!»

Бабу надо бить. Так велит русский этикет. Чем сильнее — тем лучше, для нее же самой: «Бабу бей что молотом, сделаешь золотом». Если с бабой что-либо случится — не жалко: «Баба с возу — кобыле легче». А ведь это, в самом деле, смешно сказано. Остро. Талантливо. Вот такой у нас в народе талант-самородок. Ну, и венчает всю эту мудрость великое слово, опять же про курицу: «Курица не птица — баба не человек».

Кто же она тогда?

«Наша» культура пожимает плечами. Она не удостаивает никого ответом. Пословицы кончились — началось хамство.

В советские времена «наша» культура налилась особым соком. Она стала блатной и в этом качестве — соблазнительной для многих русских независимых умов. Женщине в блатной культуре указали на ее низкое место.

Я знаю, от какого наследства надо отказываться. Я знаю: от этого наследства отказаться будет непросто. Дворянскую культуру не вернуть — демократия не позволит. Что же делать тогда бедному русскому плейбою, решившему приобщиться к тому, чего в наших краях не бывало?

Что делать?.. что делать?..

Может, для начала купить цветы и презерватив?

Хотя, с другой стороны, иногда действительно со смехом понимаешь: «Баба с возу — кобыле легче».

Я никогда не любил Север, тем более Крайний, мне и в Москве хватает холодов, но уломал приятель, энтузиаст полярных сияний, и мы поехали — на край земли, на самую северную точку Европы, Норд Кап. И там, в Норвегии, у черта на рогах, я неожиданно для себя влюбился, причем, казалось бы, в полную ерунду — в дерево. Причем даже не в конкретное дерево, а в породу этого дерева. Так, наверное, в начале века студенты-недоучки влюблялись в пролетариат.

Стыдно признаться, но я влюбился в национальный символ, не Норвегии, а России. Я от этого символа всегда держался в стороне, просто потому что меня от него воротило, он был везде и во всем, от букваря до Сандуновской бани. Угадайте с трех раз. Ну, понятно, береза.

Как меня угораздило? Мы выехали из Хельсинки на мини-автобусе и поехали прямо по меридиану наверх, за полярный круг, через Лапландию, на берег Ледовитого океана. В Хельсинки было жарко, финны дули пиво, природа распарилась: цвели рододендроны, как будто на юге. Но чем выше мы поднимались по карте, тем строже становились растения. Началась игра на выносливость. Сначала сошли с дистанции, как сходят уставшие бегуны, легкомысленные лиственные породы, вроде лип и тополей. Дуб, несмотря на всю свою кряжистость, тоже долго не выдержал — выбежал из поля зрения. Олени сменили лосей, как на дорожных знаках, так и в жизни. За полярным кругом все оставшиеся деревья резко уменьшились в росте. В полях цвел король московских помоек — лиловый иван-чай. Из лиственных пород остались малорослые осины и березы.

Затем, как по команде, все деревья покрылись мхом. Мы ехали через топи, мелкие золотые прииски, в деревенских ресторанах кормили медвежатиной. Солнце перестало заходить. Начался сплошной бурелом. В полосе бурелома пропали осины, ближе к тундре исчезли сосны. Исчезли также и сауны — мы переехали финско-норвежскую границу, а норвежцы саун не любят. Два инвалида, сидя на стуле возле флага, изображали из себя пограничников. После границы из деревьев остались только елки да березы.