Нгуги Тхионго - Кровавые лепестки

Теперь Карега сидел у стены дома адвоката и размышлял о загадке той ночи и прошлого Ванджи. Что на самом деле связывало ее с Хокинсом? Он гнал от себя эту мысль. У каждого есть свое прошлое, не предназначенное для посторонних ушей и глаз. Он смотрел на Абдуллу, который сидел, привалившись к стене. Абдулла, как улитка, ушел в раковину, в непроницаемый мир молчания и мрака. Превращение богоподобного охотника, знатока целебных трав, повелителя стихий, отлично обращавшегося с оружием, гордого своим знанием и причастностью к героическому прошлому, в жалкого, ушедшего в себя старика, превращение это отозвалось болью в сердце Кареги. Затем Карега вспомнил, что осла увели полицейские, и ему все стало ясно. Он увидел, как из дома вышла Ванджа, и двинулся за нею. Он один знал, как все они ей обязаны. Догнал ее. Вместе они молча шли по узкой гравиевой дорожке, пролегавшей позади дома.

— Уходи, уходи от меня, — сказала она вдруг с плохо скрытой злостью.

Но он не ушел. Они прошли по Мухохо-роуд, по Гадхи-авеню и вышли на Лангата-роуд, к баракам. Она остановилась у забора и посмотрела на равнину Найроби-парка. Он стоял с ней рядом, его глаза были устремлены на горы Нгонг, силуэт которых четко вырисовывался на фоне подернутого дымкой неба. Низко пролетел маленький самолет.

— Сейчас грохнет, — сказала Ванджа. Затем пролетел еще один, еще, и Карега вспомнил, что они стоят неподалеку от аэропорта Вильсона. Здесь туристы брали напрокат частные самолеты, чтобы ненадолго слетать в глубь страны, посмотреть заповедники с дикими животными и засветло вернуться в город.

— Я хотел… сказать тебе спасибо за все, что ты сделала, — заговорил он смущенно, надеясь, что она поймет его правильно.

— Прости меня за мою вспышку. Мне очень стыдно…

Он задумался.

— Нет, — сказал он. — Не тебе одной. Это было наше общее унижение… — Он не знал, что сказать дальше, и прибег к обобщению: — Когда унижен и оскорблен один из нас, пусть даже малое дитя, мы все оскорблены и унижены, потому что это всех людей касается.

Адвокат вернулся домой после шести, он привез с собой несколько пакетов муки, молоко и капусту. Он пригласил их в гостиную — вытянутую в длину просторную комнату.

— Здесь могла бы поместиться целая хижина, — воскликнула Ньякинья, и все засмеялись. Дети все еще играли во дворе и смотрели на самолеты, летящие в сторону Эмбакаси. Но некоторые присоединились к взрослым. На стенах висели портреты Че Гевары — волосы, как у Христа, глаза святого, — Дедана Кимати, сидящего в надменно-спокойной позе, картина Мугалулы, изображающая уличного попрошайку. В углу стояла деревянная скульптура борца за свободу работы Ванджау. Абдулла постоял несколько минут перед портретом Кимати и вдруг быстро проковылял через комнату и вышел в сад. Остальные окружили скульптуру и обсуждали волосы воина, толстые губы, смеющийся рот и висящий на поясе меч.

— Но почему же у него женские груди? — спросил вдруг кто-то. — Получается, будто это и мужчина и женщина в одном лице; разве такое возможно?

Все заспорили, но Ньякинья быстро разрешила сомнения.

— Мужчина не может без женщины родить ребенка. Женщина не может родить ребенка без мужчины. И разве мужчина и женщина не сражались вместе за свободу этой страны?

— Но мужчина важнее женщины, — сказал Нжугуна. — Не в одних же детях дело… хм!

— Интересно, а где же хозяйка этого дома? — спросила Ньякинья, чтобы переменить тему разговора.

— Она уехала на несколько месяцев за границу учиться на акушерку. Пожалуй, мне придется ей написать, чтобы возвращалась поскорее, если не хочет найти в доме новую жену и кучу детей. — Он бросил заговорщический взгляд в направлении кухни, где Ванджа готовила угали [24] Национальное блюдо из манной крупы. и овощной суп.

Все засмеялись и тут же заговорили о многоженстве.

— Не всякий мог позволить себе иметь несколько жен. За жену приходилось расплачиваться козами, а они тогда были нашим главным богатством. Только богатые могли себе это позволить, — сказала Ньякинья.

Дома он совсем не такой, как в конторе, подумал Карега, с его лица исчезла усталость. Он хотел о многом спросить адвоката, но не знал, как начать разговор.

После ужина адвокат пригласил Карегу и Муниру в свой кабинет, куда вскоре пришли Ванджа и Абдулла. В комнате было много книг, книги лежали повсюду, и адвокат любовно прикасался к ним. Мунире стало стыдно за свои почти пустые книжные полки. Они сели на пол, и хозяин засыпал их вопросами об Илмороге, об его истории, условиях жизни, об их парламентарии, о том, чего они рассчитывали добиться своим походом в город. Карега попытался объяснить, и внезапно его пронзило ощущение расплывчатости их цели. Он заметил, что печать усталости снова легла на лицо адвоката, а голос его стал печальным.