Ван Мэн - Современная китайская проза

— Нет! — горячо возразила Циньцинь. — На Северо-Востоке Китая и в Синьцзяне оно бывает в периоды повышения солнечной активности. Дядя…

А зачем она ему это говорит? Какое отношение он имеет к дяде?

— Если и бывает, то очень редко, как случайное явление. — Он вынул щипчики и принялся стричь ногти. — Почему тебя интересует северное сияние? Конечно, это очень красиво, но кто из нас его видел? Да если бы даже оно засияло у нас над головой, из труб все равно валил бы дым и копоть, а крестьяне по-прежнему рылись бы в желтой грязи… Так стоит ли верить, что над землей воссияет идеальный божественный свет? Я ни во что не верю… Что это ты?

Циньцинь закрыла руками глаза, они болели, их жгло; она боялась взглянуть на Фэй Юаня, словно перед ней предстал совсем другой человек, а прежний, созданный ее воображением, никогда больше не возродится. Сердце у нее упало, и ей казалось, будто она летит в бездну, в страшное подземелье из слышанной в детстве сказки «Дюймовочка», толстый черный крот хочет взять ее замуж. Откуда это отчаяние? Ведь северное сияние — и в самом деле редкое явление, редкое и случайное, никак не связанное с их жизнью. Есть оно или нет его — не все ли равно? Фэй Юань говорил правду, знал он больше, чем Фу Юньсян, почему же на нее нахлынула такая тоска? Пришла заниматься японским, а завела речь о северном сиянии.

— Напрасно отняла у тебя время, — произнесла Циньцинь тоном провинившейся школьницы, достала конспекты и принялась торопливо их пролистывать.

Из стопки книг Фэй Юань вынул одну небольшую, в изящном дорогом переплете:

— Возьми почитай… Если будет время, приходи почаще, ладно? Я ведь тоже страдаю от одиночества…

Холодное закатное солнце сверкало на разрисованных морозом окнах. Циньцинь бездумно смотрела на стихи, висевшие над постелью Фэй Юаня, напрасно силясь понять, что особенного он в них увидел.

Дни бежали, и когда по утрам она срывала календарный листок, ей казалось, будто стена отчуждения, которую она сама воздвигла, становится все выше, все плотнее. День свадьбы неумолимо приближался, и с его приближением росло отчаянье в душе Циньцинь. Раньше Новый год был ее любимым праздником, теперь же ей хотелось, чтобы время остановилось. Недавно выпал обильный снег, но пешеходы уже протоптали тропинки, а мостовые сделались черными, блестящими и скользкими: велосипедисты часто падали, причем велосипед летел в одну сторону, а велосипедист — в другую. Грузовики проезжали в облаках снежной пыли, напоминавшей цементную; только на крышах снег оставался нетронутым и сверкал белизной. Раньше Циньцинь с нетерпением ждала весну, когда снег растает и завком устроит для молодых рабочих поездку за город, где можно расположиться на свежей траве Солнечного острова, под деревьями выпить пива, закусить пирожками с мясом, а потом петь песни под аккордеон. Это был один из самых веселых дней в году, но теперь девушке хотелось, чтобы все время шел снег и зима не кончалась, чтобы никогда не настал тот страшный день.

«Еще неделя прошла, — подумала она с тоской, глядя на хризантемы в горшке, стоявшие на подоконнике. — Осталось сорок семь дней, всего сорок семь…»

— Сегодня воскресенье, — донесся из кухни мамин голос. — Надень шубку, которую тебе подарил Фу Юньсян.

Что же, надо примерить и надеть, ведь рано или поздно придется ее носить. Что-то упало на пол, разбилось. Оказалось, что это термостакан, сохраняющий тепло, который Фу Юньсян подарил ей ко дню рождения в прошлом году. Ей не было жалко стакана, разве только это дурной знак.

— Что с тобой? Ходишь будто потерянная, — удивилась мать. — Сглазили тебя, что ли? Или обидел кто? Ну чем тебе не пара Фу Юньсян? В институте учишься, а людей избегаешь…

— Помолчи, мамочка, ладно? — Циньцинь хлопнула дверью. Разве поймет ее мать? А могла бы понять, Циньцинь все выложила бы ей начистоту. Больше тридцати лет прошло с того дня, как ее отнесли в узорчатом паланкине в дом мужа, и она спокойно провела там всю жизнь, родила и вырастила детей. Даже тайцы в джунглях признают право на любовь, а мать никогда не знала любви. Вот и хочет, чтобы дети так же прожили жизнь. Есть достаток, чего же еще желать? Отец тоже возмущался: «Чего ты терзаешься?!» Родители твердо усвоили жизненные принципы своего поколения и всячески стремились навязать их детям, забывая о трагедиях, случавшихся в прошлом. Им была чужда неудовлетворенность собственной судьбой. Она вызывала в них гнев. Их не радовал весенний ветер, от которого в горах и долинах лопаются почки и зеленеют ивы. Во многих семьях теперь не было согласия между поколениями. И дело тут было не только в образовании, но и в отсутствии взаимопонимания. Циньцинь не считала, что все родители не правы, к тому же старшие чаще молодых оказывались и веселыми, и жизнерадостными, вполне довольными своей судьбой. Ее же родители были совсем другими, да и семьи, с которыми она общалась, тоже. Будь у Циньцинь старшая сестра, девушка не страдала бы от одиночества. Заводские подруги с нетерпением ждали свадьбы Циньцинь, мечтая повеселиться, а ей не о чем было с ними говорить. У заводских ворот на доске постоянно появлялись объявления то о соревнованиях по пинг-понгу, то о наборе учащихся в театральную труппу или художественную студию, то о художественной выставке, организованной профкомом, о лекции по литературе или о вечере поэзии. Однажды пригласили из провинции выступить молодого отличника производства. Но вечера заполняли у молодежи лишь половину досуга, а куда девать остальное свободное время? Циньцинь не покидало чувство безотчетной тоски, о которой она не могла бы никому рассказать. Все эти мероприятия были для нее чем-то далеким, как свет на другом берегу реки или красавец водопад на противоположной стороне горного ущелья.