Зульфю Ливанели - Счастье

Это была музыка анатолийских румларов [42] В русском языке их называют греками-фанариотами или константинопольскими греками, анатолийскими греками, возможны и другие варианты. , вынужденных сотнями тысяч переселяться из разрастающего Измира в Грецию – дымная, таинственная, обжигающе-купоросная, возносящая некоторых до высот легких летних среднеземноморских ветров и низвергающая других в пучину самых глубоких эгейских глубин. Возможно, она воздействовала на него так сильно, потому что это была музыка его соотечественников. Временами Профессор размышлял о музыкальной силе рембетики, и о том, каким образом сложилось огромное влияние подобной музыки на людей, благодаря безграничной искренности: таковы блюз, фадо [43] Особый стиль традиционной португальской музыки, разновидность сольной лирической песни (мужской или женской) под аккомпанемент португальской гитары. и напевы Средней Анатолии. Но сейчас он не хотел ни о чем думать и не хотел ничего хотеть…

С трудом найдя свою яхту на причале, не раздеваясь, он рухнул на кровать и еле смог проснуться только после обеда; он чувствовал такую головную боль, словно ему в мозг вгрызалось сверло пятого диаметра. В ушах до сих пор звучали бузуки и гремели ломкие ритмы рембетики.

Он снова почувствовал острое желание удалиться в безлюдные бухты, в свое одиночество. Все, что у него теперь было, – это одиночество. В тихие ночи, в бухте, по склону которой до самого моря спускались сосны, источающие запах будоражащих воспоминаний, он был вынужден сидеть, засветив железный фонарь с газовой лампой шведского производства, в кромешной тьме, обнимающей округу словно смерть, содрогаясь, пугаясь каждого шороха, слепо подчиняясь природе…

Днем он наблюдал за поплавочными удочками, заброшенными в море, это его развлекало. Присматривая за удочками, он прохаживался вдоль яхты, но поймать разноцветную лампуку не удавалось. Некоторые называют лампуку рыбой-дельфином, но на самом деле это неправильно. На Дальнем Востоке ее называют махи-махи, а эгейцы именуют эту редко попадающуюся на крючок рыбу «голой». Каждый день в один и тот же час под вечер она появлялась, словно сводя его с ума, но никак не давалась в руки! Наконец как-то худющий и чернющий рыбак с проходящего мимо утлого суденышка, видя его тщетные рыбацкие потуги, дал ему совет: «Брось блесну, поймай одну штуку и жди, не вытаскивай ее, увидишь, как на все удочки придут». Так и получилось. Как только одна заглотила приманку, другие тут же ринулись, чтобы быть пойманными. Все как у людей.

Одажды утром, буквально усадив себя за шиворот к столу, он написал первую фразу своей книги: «На городском рынке Сребреницы пуля, выпущенная сербским снайпером, разнесла голову десятилетнего боснийского мальчика Ибрахима; который, конечно, не знал о судьбе одного из своих прадедов, самосатца, точно так же убитого за сотни лет до этого, в Междуречье, на расстоянии, удаленном отсюда на тысячи километров…»

Потом добавил: «Такова была судьба богомила».

И что дальше?

«Дальше» не было. На ум не приходило ни одного слова, никакой идеи. Не писалось. Он еще несколько раз прочел понравившееся ему первое предложение. Без сомнения, начатая таким образом книга может заинтересовать, однако как продолжать? Чтобы написать книгу, тысячи слов должны бить ключом, низвергаться водопадом. Может быть, у него нет таланта рассказчика?..

Профессор думал о сильном ветре, начавшемся неожиданно посреди дня, который раскачивал судно, как зыбку.

Потом он отбросил эти мысли; на данный момент жизненно важным было найти поблизости спокойную бухту, чтобы уберечь и себя, и яхту. Он не мог рисковать из-за больного колена.

Открыв книгу Хейкеля, он определил свое местонахождение и увидел, что совсем рядом есть заманчивая бухта, в которой можно провести ночь. Ее и бухтой-то в прямом смысле слова нельзя было назвать: как было показано на карте, море, извиваясь, словно река, врезалось здесь в береговую часть суши. В бухты, подобные рекам, разумнее заходить при дневном освещении, но Профессору это было неизвестно. Пока он пытался продвинуться дальше первого предложения будущей книги, уже наступил вечер.

Когда он, включив двигатель, входил в устье залива, уже основательно стемнело. Стояла безлунная ночь, ничего не было видно. Профессор весь обратился во внимание, впереди предстоял сложный участок. Карта показывала, что здесь опасные мели. Он смотрел на эхолот, меняя направление, если цифры начинали снижаться. Под днищем яхты располагался крупный фальшкиль.