Юрий Бычков - На дороге стоит – дороги спрашивает

Высокий, подтянутый, с легкой усмешкой, он читает вариации на тему ТРД американского разлива. Слёту, враз освоив заокеанскую конструкцию, повторявшую в основе его, люльковскую, классическую схему, хмыкает, поддакивает коллегам из США. Ко мне нисходит, когда замечает в «цельнотянутом» проекте, говоря словами Пушкина, «незаконную планету среди расчисленных светил» – подшипник на керамической основе.

– Ваш вклад?

– Почитал кое-что по этой теме и с профессором Кишкиным Сергеем Тимофеевичем консультировался. Просчитал, как смог, терморежимы.

Внимательно чем-то озабоченный Люлька (об этом свидетельствовала резко обозначившаяся складка на его лице) разглядывал вынесенный на отдельный ватманский лист чертёж узла двигателя: «Опорный подшипник турбины».

– Хорошо… Возьму на заметку. С мира по нитке Люльке на онучу – на новый подшипник. Следует неуклонно поднимать градусы на турбине. Подшипник ваш мне интересен. Толковое спецзадание дали дипломнику.

Как мне понравился тогда Люлька. Запомнился увлечённостью. Красив он был на пике творческого взлёта! Впрочем, вся его жизнь – высокотемпературное горение. Он весь светился, освещая всё вокруг.

Учился я в МАИ, в общем-то, с прохладцей – не видел перспективы, не представлял себя на протяжении долгого времени на инженерном поприще. Стоя, по сути, на столбовой дороге мирового технического прогресса, шнырял мысленным взором по сторонам, предаваясь мечтам о трудах на литературном и искусствоведческом поприще. Архип Михайлович поставил мне за диплом «отлично» и, по слухам, готов был пригласить в свою фирму. А я скептически смотрел на свою удачливость в заключительной стадии учёбы в элитном московском техническом вузе, полагая – не моё.

Цех № 33 стоял на отшибе, находился на порядочном расстоянии от основного здания ОКБ, отчего я не осознал как следует истинной функции ОКБ-45. Как выяснил много лет спустя, ОКБ-45 с того момента, как завод № 45 получил от министерства задание осваивать, строить люльковский РД-1, главным образом занималось тем, что испытывало, доводило до серии двигатели А.М. Люльки. Модификаций АЛ было много и, справившись с изначальной, установочной промышленной моделью РД-1, далее завод и ОКБ-45 занимались освоением модельного ряда совершенствующихся двигателей не просто генерального, а, следует здесь заметить, гениального конструктора авиационных двигателей Архипа Михайловича Люльки.

Разобраться в сей иерархии, от высшего к низшему, от ОКБ-165 генерального конструктора Люльки к ОКБ и заводу № 45, помог мне Игорь Федотович Бондарь, заместитель главного конструктора ОКБ-45 (ныне «Гранит»), с которым я в 1949-ом начинал вместе учиться в МАИ и в 1955-ом также вместе мы пришли в ОКБ-45.

Игорь Федотович Бондарь без всякого преувеличения – деятельный, продуктивный соратник Люльки. Их связывала также многолетняя симпатия, не будет преувеличением сказать земляческое, природное тяготение, Люлька и Бондарь – как-никак фамилии украинские. И ростом вровень. Оба парубка под метр девяносто! По работе – коллеги. Одно время Игорь Федотович был заместителем А.М.Люльки по серии, то есть отвечал за серийное производство практически всех, пошедших в серию модификаций двигателей с аббревиатурой АЛ. А так, практически всю жизнь, Бондарь трудится на сорок пятом, по нынешнему ММБ «Гранит», с апреля 1955-го по сей день. Звёзд с неба не хватает, но, если судить по биографической энциклопедии «Авиация России», он вынянчил почти все серийные двигатели Архипа Михайловича Люльки. Вот в доказательство тому фрагмент биосправки из той самой энциклопедии: «С 1986 – зам. главного конструктора ММБ «Гранит». Руководил работами по доводке в серийном производстве камер сгорания и пусковых систем двигателей конструкции А.М.Люльки. Руководил освоением производства двигателей АЛ-7Ф-1, АЛ-7Ф-2, АЛ-7Ф-3, АЛ-31Ф на заводах «Салют», Омском, Тюменском, Уфимском. Имеет 16 авторских свидетельств. Заслуженный конструктор РФ. Награждён орденом Трудового Красного Знамени». Таково, де факто, жизненное предназначение Игоря Бондаря.

Это была пора страстного увлечения музыкой, классической и эстрадной, песенной. Прокофьев и Бриттен, Ив Монтан и Леонид Утёсов. Великие имена, из числа тех, что меня лично задели. А вообще, это сотни имен, сотни вошедших в душу мою музыкальных творений. Да что говорить, многое манило, горячило, лишало сна, потому что будило ту психофизическую сферу, в коей, видимо, таились потенциальные возможности моего музыкального мироощущения. И оно требовало воплощения, выхода наружу, а я не владел музыкальной грамотой. Детство, когда учат нотной грамоте, пришлось на войну. А тут вдруг, когда скоро тридцать, всё музыкальное во мне взбунтовалось, заговорило, зазвучало.