Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Ты сказал у нас? У нас — это здесь?

— Да. Мне кажется, что та, давно забытая жизнь вынырнула на поверхность и начала прирастать. И мне хорошо в ней, — он легко сдул прядь волос с моего лба.

— А раньше? Тебе было хорошо… с нами, то есть здесь?

— Весело было. А когда весело, и дефицит в радость. Достанешь палку колбасы — и уже счастье.

— А я вот не люблю вспоминать юность, — сказала я, хотя в последние дни только и делала, что вспоминала общую для нас юность.

— Почему? Наверняка у тебя была масса поклонников. Я бы точно не прошел мимо.

— Сомневаюсь. Я была настоящая жирдяйка.

— Ты? — Сергей расхохотался. — Ну, если только в порядке самокритики. У тебя идеальное тело, я такого еще никогда не видел, позволь сказать по случаю.

— Не видел? И много ты их видел — тел?

— Достаточно, — он отнюдь не смутился, но предпочел не развивать тему.

Я нервно поправила шейный платочек. Какого ж рожна ты говоришь, что у меня идеальное тело? Как ты можешь так говорить, когда у тебя была Таня?

— Я сам хотел спросить, как тебе удается держать форму.

— Люблю смотреть на красивых людей и пытаюсь как-то соответствовать. В юности я думала, что красивые люди живут иначе, чем обычные, что все им дается легче…

— У меня первая жена была красавица, — подхватил Сергей. — Как увидел — чуть не упал, ни спать, ни есть не мог. А потом…

— Что?

— Позолота облетела, а под ней обнаружилась обычная матрешка, которая двух слов слепить не могла. Впрочем, я не люблю вспоминать об этом…

— Вот видишь, тоже не любишь, — передернув плечами, я направилась вперед пылающей аллеей, наступая на желтые, красные, оранжевые листья, и он поспешил за мной.

Некоторое время мы шли молча, шли и горели, и я думала: знал бы ты, что же такое там, под слоем моей позолоты. Чешуя холодной рыбы или кожа рептилии. Скорее последнее. По крайней мере хвост всегда отрастает, сколько бы его ни рубили.

Еще в голову настойчиво лезла мысль, что вот же наконец и осень. А что это конкретно означает, я даже себе растолковать не могла. Осенью проступают скрытые до поры смыслы. Почему именно осенью? Потому что внутри большого торжества лета не хочется задумываться ни о чем таком. Летом просто живешь, пуская на ветер надежды и деньги. Лето никогда не оправдывает ожиданий, но это становится понятно именно осенью, когда надеяться больше не на что. И это нормальное состояние. В осени сквозит искомая экзистенция, здесь и сейчас, когда вот так идешь аллеей, разгребая носами ботинок разноцветные листья, и думаешь: «Какая красота под ногами», и эта красота тем острее, что к вечеру ее уже не будет. Холодный дождь измочалит листья, прибьет к земле, а вскоре они сами станут землей. Поэтому стоит торопиться жить, внимая этой кричащей, ослепительной красоте.

— Извини, ты, может быть, обиделась, — Сергей догнал меня и взял в охапку, как котенка. Даже на каблуках я едва доходила ему до плеча, и мне это нравилось. Он умел заслонять собой все вокруг, и в такие минуты вспоминалась фраза из учебника физики, что вблизи крупных объектов время течет медленней.

— На что я могла обидеться?

— Ну, вроде бы что ты не такая красивая… Я уже говорил, что не сравниваю тебя ни с кем. Потому что ты совершенно особенная.

— Да? Меня, напротив, удивляет твое восхищение. Мне уже давно никто ничего такого не говорил.

— Значит, в этом городе нет мужчин. Так еще бабушка моя заявляла. У меня до сих пор картинка перед глазами: бабушка в белой блузке с жабо, с высокой прической, категорично пристукивает каблуком: «В этом городе нет мужчин!».

А ведь точно. У его бабушки, верно, богатый был опыт. Как и у меня. Впрочем, первый мужчина, на которого я запала, был именно он, Сергей Ветров, или его гораздо более молодая эманация. Но только лишь потому, что он был рядом с Таней и я воспринимала их в совокупности, как одно целое.

— Какие у тебя в юности были волосы? — спросила я, трогая его колючий ежик.

— Самые обыкновенные.

Врешь. У тебя были густые каштановые кудри, которые, наверно, можно было наматывать на палец в любовной игре. Впрочем, проехали. Я вот только не понимаю, куда девается прошедшее время и мы вместе с ним. Если перегорает дотла, тогда вовсе и не важно, что там было на самом деле. Что вообще такое это «на самом деле», когда от него давно ничего не осталось. Ни каштановых кудрей, ни линялых джинсов, ни жирдяйки Сони в очках, ни страны с серпастым названием СССР. А как ярко пылали на ветру ее красные флаги! — и вот в одночасье облетели как листья, и дождь влепил их в землю, а подошвы наших ботинок смешали их с грязью. И что же тогда в остатке? Разве что только опять мы. Но почему? Зачем?