Василий Гигевич - Дом, куда возвращаемся

Что за время было! Какое-то быстрое, радостное и простое, казалось, что ни скажешь — все сделают люди. Из Москвы пришел заказ: на Всесоюзную выставку надо изготовить большие вазы. Как их сделать? Заводской механической мастерской заказали специальные выдувальные трубки. Ваза весила килограммов сорок — ни один выдувальщик с таким весом не справится: сделали распорки на трубку, двое рабочих поддерживали ее. А чтоб выдуть такую вазу, выдувальщик набирал в рот спирта и впрыскивал… Спирт испарялся, и… росла, расширялась ваза. Выполнили заказ. Были на Всесоюзной выставке заводские вазы, вокруг которых ходили люди и удивленно ахали… А накладное стекло… Сначала белое, поверх него бордовое, а потом сверху синее… Нарезается грань, повернешь на солнце вазу — глаз не оторвать. Никакой хрусталь не сравнится. А мастера… На заводе не было высоких заборов, дети не ходили на завод экскурсиями, а ежедневно прибегали к родителям, пропадали на заводе днями и понемногу учились. Если мастер, то это уже мастер, не то что теперь…

Теперь машины, пресс, автоматика, которые штампуют изделия, одно похожее на другое…

В войну Гусев был на фронте, а потом, когда вернулся на завод, началось прежнее: работа, работа… Но что-то было не то, что-то исчезло у Гусева — может, меньше стало уверенности и настойчивости, может, постарел, а может, просто начался какой-то другой период не только в его жизни, но и в жизни всей страны… Привезли на завод первую автоматическую линию по обработке стекла. По прежней привычке Гусев потребовал себе чертежи, но, просидев над ними около недели, вынужден был признаться: тех знаний, что имел, не хватает. Пришлось становиться заочником. Но все это было не то: от формул, расчетов, контрольных заданий болела голова, на завод приходили молодые настырные парни, с легкостью они разбирались в том, над чем Гусев сидел неделями… И тогда Гусев сделал для себя открытие: совсем не обязательно самому все знать, — когда под рукой есть толковые специалисты, то самому надо только определить общее направление. И достаточно.

Гусев стал руководителем отдела, а позже, когда окончил учебу, главным инженером завода. Он работал вместе с Горбачом, его приглашали в президиумы заседаний, его портрет висел на заводской доске Почета, и он сам, Гусев, еще считал, что может многое сделать если возьмется по-настоящему. Вот только, как назло, не хватало времени: то заседания, то командировки по обмену опытом, то семейные дела — росли дети, росли и заботы, — то неожиданная болезнь, то бумаги, которых с каждым годом становилось все больше.

Часто, вернувшись из командировки, Гусев пробовал внедрить на заводе что-то новое, что, казалось, так легко и просто должно прижиться… Но как только начиналась практическая работа, множество мелких вопросов останавливало задуманное, начиналась местная рационализация, приходилось искать еще что-то новейшее… Так было и с химполировкой: начали делать киевскую, потом перешли на ленинградскую, затем на дятьковскую, потом сделали гибрид киевской и ленинградской… А хорошей химполировки так и не добились: переводили хрусталь, писались жалобы, приезжали комиссии. В этом был какой-то заколдованный круг: на заводе складывалось впечатление большой эффективной деятельности — разрабатывались идеи, проекты, все время велись ремонтные работы, но конца всему этому не было видно. Хотя, правда, на бумаге все шло гладко: и планы, и выполнение, и премии…

Идея импульсного бурления принадлежала Гусеву. В специальной литературе, отечественной и зарубежной, все чаще стали появляться сообщения о новом эффективном способе перемешивания стекломассы: импульсном бурлении воздухом. Все, казалось, рассчитали правильно: и саму установку, и экономический эффект, и премии по линии НОТ… Но через несколько месяцев печь потекла — красная огненная река хлынула в цех…

Потом пришел Воробьев. Гусева сняли с должности главного инженера, он стал начальником отдела. Воробьев был другой, совсем непохожий на Горбача человек и разговор с главными специалистами повел иной… И вот, видимо, тогда впервые Гусев почувствовал, что только числится на заводе, хотя отдел, который доверили Гусеву, и справлялся с работой. Теперь главным для Гусева было удержаться. Не мог же он пойти к Воробьеву и сказать: «Заберите у меня отдел, не одолею…» Безусловно, не мог — когда такое было, чтобы пятидесятилетний уважаемый человек говорил о себе хуже, чем думают о нем другие люди? А те, другие, действительно знали Гусева как серьезного солидного специалиста, который когда-то поднимал из руин завод, который за свою самоотверженную работу награжден орденом, портрет которого не сходит с доски Почета…