Дарья Сойфер - На грани серьёзного

– Ну что ты к нему пристаешь? – вздыхала Нора Альбертовна по утрам, когда за ее супругом захлопывалась входная дверь.

– А почему ты позволяешь ему обращаться с собой как со служанкой?! Ты посмотри на свои руки! Когда ты последний раз красила ногти? А «спасибо»? Он хоть раз сказал тебе «спасибо» после еды?

– Он приносит деньги домой.

– И что? Ты же тоже человек!

– Послушай, он любит меня. Я это знаю. Да, может, он молчаливый… Но он без меня никуда. Когда мы только познакомились, он сказал, что хочет обеспечивать свою жену. Приходить в уютный теплый дом. Это по-мужски! И мне приятно быть нужной. Знаешь, сколько на свете математиков? Студентов и без меня кто-нибудь научит. А у Гены только одна жена.

Кира качала головой. Она отказывалась понимать это странное самопожертвование. Она не могла бы вот так отказаться от всего ради любимого человека. Поставить на себе крест… Наверное, так и выглядит настоящая любовь.

– Расскажи лучше о себе. Ты нападаешь на отца, а про себя молчишь. Я ведь знаю, что-то не так, – Нора Альбертовна накрыла кастрюлю с дрожжевым тестом и насухо вытерла стол чистым полотенцем.

Была пятница, а по пятницам отец любил выпить чаю с пирогами. К тому же тетя Надя из Твери передала целое ведро брусники. Нора Альбертовна и варенья сделала, и моченых ягод к мясу, и даже на пироги осталось. А Кира сидела на узком кухонном диванчике, подогнув колени, и помогала чистить яблоки.

– Все по-прежнему, мам. Ни мужа, ни детей. Теперь еще и с работы уволили.

– А этот твой кавказец?

– Какой кавказец? Господи, это ты откуда взяла? Опять Катя?…

– Не злись на нее. Мы все переживаем за тебя. Даже папа. Он, конечно, не в восторге, что это черн… Ну, в смысле… Ну, у них же совсем другой менталитет и вера… Но если ты его любишь…

– Мама, он армянин. Они христиане. И у нас с ним ничего нет.

– Да? Ну, слава богу. Папа говорит, взял бы тебя уже хоть кто-нибудь, но ведь ни один нормальный мужик твои закидоны терпеть не станет.

– Какие закидоны?

– Посуди сама, – Нора Альбертовна пододвинула табуретку и уселась напротив, перекинув полотенце через плечо. – У тебя ужасный характер. Ты взбалмошная, вредная. Половину всего делаешь просто назло. У тебя дома шаром покати. Не готовишь. Ты занавески стирала хоть раз?

– Я не хочу быть домработницей! – Кира упрямо задрала подбородок.

– Тебя никто и не просит! Это твой дом, а не чей-то чужой. Неужели тебе самой в нем уютно? Это нормально – заботиться о ком-то. Понимаешь? Думать о ком-то, кроме себя. А ты по-другому не умеешь. Тебе скажи слово поперек – и все. Все предатели. Рубишь с плеча, портишь отношения и вычеркиваешь человека из своей жизни. Даже не утруждаешь себя задуматься, почему человек поступил именно так.

– А зачем задумываться? У меня одна жизнь, и я не хочу делить ее с тем, кто может меня подставить.

– Ты про Катю?

– Неважно.

Вот она, та самая складка между бровями. Та самая горечь во взгляде. Как после вызова к директору школы. Кира вздохнула. Как бы она ни пыталась защитить маму от отца, кажется, она сама и была главной причиной седины на висках.

– Катя тебя любит, – устало произнесла Нора Альбертовна.

На мгновение в ее серых глазах промелькнул взгляд профессора математики.

– Катя всегда восхищалась тобой, – продолжала она. – Дуреха! Говорит, что ты не замечаешь влюбленного парня, хотя он у тебя под носом вертится. И чуть ли за косички не дергает. Думала, если ты начнешь ревновать, то сообразишь, что к чему. Куда там! Сунули нос в твою неприкосновенную личную жизнь! Предатели! Всех выгнала вон!

– Но ты не знаешь…

– Да ничего мне не надо знать! Ты не первый год моя дочь. И каждый раз я смотрю на тебя и думаю: откуда это в тебе? У нас в роду не было казаков. А тебе только шашку – и всех рубить направо-налево. Гордая она, тоже мне. И с работы небось из-за гордости ушла?

– Не совсем, – Кира сосредоточенно срезала с антоновки тонкую пахучую кожицу.

– Значит, точно из-за гордости. Тридцать два года! А ведешь себя как подросток. Ладно, ты мне устраивала небо в алмазах в шестнадцать. То ночевать не придешь, отец с фонарем по всему городу ходит, тебя ищет. То вещи соберешь – и в институт. И я боялась тебе, собственной дочери, сказать хоть слово поперек. Тебе ведь ничего не стоило взять – и устроить мне бойкот, как Катюше. Откуда это…

– А я не хотела стать такой, как ты! – выпалила Кира, с трудом заставляя себя смотреть матери в глаза. – Чьей-то прислугой. Терпеть выходки пьяного отца и слушаться его, как будто он какой-нибудь царь.