Дарья Сойфер - Остров перевертышей. Рождение Мары (СИ)

Швеция, Линдхольм

— Ты уверен, что девочка — перевертыш? — с сомнением спросила молодая женщина, склонившись над досье.

Профессор Эдлунд, сунув руки в карманы джинсов, стоял у окна и смотрел, как бьются о подножие маяка грязно-бурые волны. Ветер трепал верхушку старой липы, которая росла внизу, у главного входа. Штормило второй день кряду, собиралась гроза. Где уж тут насладиться майскими белыми ночами.

— Парс, данных не хватает, — женщина положила планшет на массивный дубовый стол. — Даты рождения мало. Тем более, в четырнадцать способность уже могла бы и проявиться.

Профессор обернулся, озадаченно потер русую щетину.

— Ждать нельзя, — произнес он, наконец. — Если не мы — то спецслужбы.

— Ты всерьез считаешь, что их заинтересует провинциальный российский детский дом?

— Ей нужна помощь. И подготовка, — твердо ответил он.

— Но, Ларе…

— Нет, Мила. Это последняя воля ее матери, и меньшее, что мы можем сделать — привезти девочку на остров.

— Прошло столько лет… И вместо отца — прочерк, — Мила снова сверилась с досье. — Я бы не стала рисковать.

— Прояви человечность, — он подошел к собеседнице, расправил лацкан ее твидового пиджака, мягко сжал плечо. — Какой смысл во всех этих правилах, если мы не будем думать о детях?

Ей пришлось поднять голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Мила поджала губы, нахмурилась, отчего аккуратные очки без оправы съехали на кончик носа. Водворила их на место и отвернулась: испытующий взгляд профессора Эдлунда всегда заставлял ее нервничать. Придется поверить ему. В который раз.

— Тебе понадобится помощник? — он довольно усмехнулся, наблюдая, как она сердито поправляет свой безупречный каштановый пучок на затылке.

— Я сама.

— Хорошо. Управься за месяц, хочу, чтобы к солнцестоянию она была здесь.

— Да, профессор Эдлунд, — теперь Мила даже не смотрела в его сторону.

— Не сердись, мисс Вукович, — передразнил он. — Это последняя командировка в этом году. И пансион не рухнет без твоей железной руки.

— Пойду к себе, ознакомлюсь с деталями, — она прижала планшет к груди.

— Постой. Можешь работать здесь. Хочу размяться, пока нет дождя. Проверю территорию.

— Уверен? — ее бровь скептически дернулась вверх. — На ногах не безопаснее в такую погоду?

Профессор Эдлунд снял старинные наручные часы с барометром и убрал на полку. Стянул ботинки, старый серый свитер, распахнул окно. Порывом холодного ветра со стола сдуло бумаги.

— Именно в такую погоду я люблю летать, — он улыбнулся и перемахнул через подоконник.

Россия, Тверская область

Тома выскочила с лестницы на второй этаж: у младших был тихий час, коридор пустовал. Аккуратно, стараясь не скрипеть кедами, она перебежками добралась до противоположного конца, — оттуда вели ступеньки в учительское крыло. Там Кирилл не посмеет ее доставать.

Она обернулась: обидчик уже стоял в дверях главной лестницы и озирался. Заметил ее и замахал в воздухе шарфом. Рука Томы потянулась к горлу, коснулась уродливого ожога, покрывающего шею от ключицы до правого уха. Кирилл снова украл шарф, под которым она пыталась спрятать шрамы. Наверняка, мечтал сейчас крикнуть очередную гадость. Ей тоже хотелось обозвать его, послать забористо. Что-что, а ругаться детдомовская девчонка к четырнадцати годам умела почище боцмана.

Но оба молчали. Нарушишь тихий час, разбудишь хотя бы одного из мелких — и оторвешь воспиталку от сериала. А это каралось страшно, как минимум, чисткой мальчишечьих туалетов клочком тряпки.

Тома ринулась наверх, к спасительной хлипкой дверце. Кирилл ни в жизни там ее не найдет. Достала из заднего кармана ключ, — стащила у пьяного трудовика, — торопливо шагнула внутрь и едва успела запереться, как услышала снаружи шаги. Наивный! Пусть попробует теперь ее отыскать! За два года никому в голову не пришло полезть в подсобку, где хранился допотопный столярный инструмент. И сам Михалыч туда заглядывал редко, что уж говорить о других.

От старых поделок пахло древесиной. Тома залезла в дальний угол — в нижнем ящике с отвертками у нее была заначка на такой случай. Пакет с леденцами, альбом и карандаши. Она закинула в рот любимую лимонную стекляшку, взъерошила и без того растрепанные короткие волосы и принялась рисовать.

Грифель яростно царапал бумагу, в отрывистых линиях уже угадывалось лицо Кирилла. Оттопыренные уши торчали еще сильнее, чем в жизни, на лице застыло тупое выражение. Голова, превращенная Тамарой в шкатулку, была открыта сверху. Над тем, что она нарисовала внутри, кружили мухи.