Дарья Сойфер - На грани серьёзного

– А тебе бы только поесть! – надулась Маринэ. – Я хочу на открытом воздухе. Чтобы белая арка, цветы… Как в кино… К Кеосаянам даже работница ЗАГСа приезжала. Они все стояли… Слушай, Кира! А можно мы будем подружками невесты?

– Только чур платья не лиловые! А зеленые можно? Нам идет зеленый!

– Нет, ты чокнутая! – Маринэ закинула ногу на ногу. – Какой зеленый? Хочу синий. Или золотой на крайний случай.

– Нет, цвет травы.

– Золотой!

– Кир, так какой лучше?

Кира застыла с полуоткрытым ртом, как выпотрошенная скумбрия. К счастью, от необходимости отвечать ее избавило появление главы семейства. Геворг Саакян являл собой солидность. Так, как ее описывали словари еще с Викторианской эпохи.

Густая шевелюра, брюшко ровно такого размера, чтобы показать, что человек живет сыто, но не плюнул на себя окончательно. Изморозь седины на бачках и щетине, полосатая рубашка, чуть отливающая шелком на отсвет, и шикарные подтяжки. Наверное, итальянские. Сколько Кира ни встречала армян в своей жизни, они все до чертиков обожали все итальянское. Что-то необъяснимо прочное было в союзе этих солнечных народов.

Геворг уселся во главе стола, и Кире почудилось, что вот-вот откуда-нибудь выскочит мальчик-лакей. Барскую картину портило лишь одно: всем своим видом хозяин дома демонстрировал конфликт с рубашкой. Вероятно, маленькая Элинар умудрилась настоять на своем выборе, но теперь ее супруг то и дело неприязненно поводил плечами и одергивал рукава.

– Геворгик, ну что ты вредничаешь, – жена ласково расправила ему воротник. – Ну, посмотри, как тебе хорошо. Девочки, скажите ведь?

Такого разнообразия уменьшительных форм от слова «папа» Кира не слышала никогда. Папочка, папусик, папончик, папулик-джан… Воистину, в словотворчестве двойняшкам Саакян не было равных. Но их старания не пропали даром. Папа Геворг оттаял и раскис, как мацун.

Вот и все? Вот он, идеальный алгоритм общения с армянами? Погладила, похвалила, посюсюкала, разве что за ушком не почесала – и он готов? А с виду такой властный…

– И так всегда, – недовольно шепнул Кире Эрик.

С ним, видимо, вышло как в той басне про осла и болонку. Когда хозяин приласкал комнатную собачку, и следом осел попытался взгромоздиться на колени. Сестрам за ласку все сходило с рук, а Эрику доставалось по-мужски. И теперь, с той самой минуты, как в комнату вихрем ворвались обаятельные близнецы, старший брат прямо-таки источал раздражение.

Едва позволив отцу познакомиться с Кирой, девочки наперебой принялись рассказывать ему про свои университетские дела и клянчить деньги и позволение на какой-то модный концерт. И Кира, которая от дискуссии держалась в стороне, наблюдала, что как только Геворг возмущенно раскрывал рот, чтобы выразить свое несогласие, ему в тарелку падала очередная добавка, а изящная ручка Элинар нежно гладила его запястье. И сразу морщины разглаживались, взгляд теплел, и Саакян-старший, будто нехотя, с ворчанием, все же утвердительно кивал.

Кира попробовала себе представить эту ситуацию в собственной семье. И ничего не вышло. Да, мама прыгала перед отцом на цыпочках, но он только говорил «Молчи, женщина» и делал по-своему. А уж сама Кира никогда бы не стала унижаться до каких-то просьб. Брала – и поступала как хотела. А потом, задрав подбородок, получала свою порцию наказания. У них, скорее, Олегу все позволялось. Как же! Мужик растет! Ну, подумаешь, курил за школой. Делов-то! Папа и сам сызмальства таскал у деда махорку. Так, леща в качестве назидания отвесит, и на том ладно. Киру же тащили через весь двор за ухо, позорили перед родней и вдобавок дали две недели домашнего ареста. Конечно, потом, едва отбыв срок, она направилась прямиком в табачный киоск, на сбережения купила пачку «Тройки» и выкурила всю разом. Потом ее рвало всю ночь, и мама не рискнула сообщить отцу о причине. С тех пор Кира на дух не переносила сигареты, но во всем остальном продолжала поступать назло. Да она бы никогда, ни одному мужчине не позволила с собой поступать так, как поступал ее отец с ней или с мамой.

Это была традиция всего ее рода. Пусть никто не произносил этого вслух, мужики воспринимались как нечто необходимое, но при этом страшно хлопотное. Плохонький, зато свой. Пьет, зато зарплату приносит. Бьет, зато не гуляет. И пусть на публике жены позволяли себе одергивать мужей, как школьников перед линейкой, дома все равно покорно тащили и рассол опохмелиться, и терпеливо переклеивали запачканные обои, и вставали за два часа до работы, чтобы отгладить рубашку и сварить кашу.