Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

– Ничего. Меня вполне устраивает анисовка.

Отец робко осмелился объяснить ему:

– Будь уверен, мне не жалко спиртного, которое ты сейчас будешь пить. Но не повредит ли оно твоему здоровью…

– Моему здоровью! – удивился Бузиг. – Но, дорогой господин Жозеф, это как раз то, что причиняет минимальный вред! Вот вы пьете здесь воду из цистерны. А знаете ли вы, что это за вода?

– Это дождевая вода с неба, очищенная солнцем.

– Держу пари, что найду в вашей цистерне с десяток черных пауков, двух-трех ящериц и по крайней мере двух жаб… Как известно, вода из цистерны не что иное, как экстракт жабьей мочи! А вот перно все очищает!

Отец махнул рукой.

За ужином он долго распространялся о наших злоключениях, на что Бузиг не преминул еще раз поведать о своем подвиге. Отец привел дополнительные подробности, свидетельствующие о зверском отношении к нам сторожа, на что Бузиг ответил, упирая главным образом на испуг и робость негодяя, приведенного в непомерный страх появлением трех фуражек с канала. Дойдя до четвертой версии этого вергилиевского двуголосного повествования, отец приоткрыл завесу над тем, что сторож чуть не застрелил нас на месте, а Бузиг детально описал, как эта образина, заливаясь горючими слезами, ползала на коленях и детским голосом молила о прощении.

После крема-желе, взбитых белков и бисквитных пирожных Бузиг вдохновенно принялся повествовать о «подвигах» своей сестры.

Для начала он сравнил жизнь человеческую с горным потоком, который следует преодолевать, перескакивая с одного камня на другой, предварительно рассчитав свой прыжок.

Его сестра, Фелисьена, сперва вышла замуж за профессионального игрока в петанк, который частенько оставлял ее одну дома ради участия в соревнованиях, где он блистал (так впервые в своей жизни я услышал слово «рогоносец»). Тогда она перепрыгнула на другой камень, то бишь на одного из начальников марсельского трамвайного депо; затем на торговца бумажными изделиями с Римской улицы, после на торговца цветами с Канебьер, кстати по совместительству члена городского совета, и, наконец, на того самого члена генерального совета департамента, о котором уже шла речь выше. В данный момент она готовилась к последнему прыжку, который перенес бы ее на другой берег горного потока в объятия самого господина префекта.

Мать с большим интересом выслушала рассказ об отважном продвижении по жизни методом перепрыгивания по камням, но, казалось, была несколько удивлена.

– Неужели мужчины такие дураки? – вдруг спросила она.

– Хо-хо! – отозвался Бузиг. – Они отнюдь не дураки, просто она умеет взяться за дело!

Тут он добавил, что одного умения маловато и что у сестры имеется кое-что еще: природа наделила ее таким выдающимся «балконом», что сам не увидишь – не поверишь! Он вынул из кармана бумажник, собираясь показать нам фотографию, которая, по его словам, была «просто шикарная».

Мы с Полем раскрыли вовсю глаза, но в тот самый момент, когда он стал демонстрировать интереснейший документ, мама взяла нас за руки и увела в спальню.

Обильный ужин, радость от полного разгрома нашего врага и таинственная фотография смутили мой первый сон. Мне снилось нечто бессвязное: молодая женщина, нагая, как статуя, одним прыжком перескакивала через канал и падала на генерала, похожего на моего отца, отчего тот взрывался со страшным треском.

Я проснулся, мало что соображая: снизу до меня донесся голос отца:

– Однако позволь мне выразить сожаление о том, что в нашем мире порок слишком часто бывает вознагражден!

Бузиг отвечал ему каким-то странным гнусавым голосом:

– Жозеф, Жозеф, не морочь мне голову…

Время течет и крутит колесо жизни – так вода крутит колесо водяной мельницы.

Пять лет спустя я шагал за черной повозкой, чьи колеса были столь высокими, что сзади я видел копыта лошадей. Я был во всем черном, рука маленького Поля изо всех сил сжимала мою руку. Нашу маму увозили от нас навсегда.

Об этом страшном дне у меня не осталось другого воспоминания, словно мои пятнадцать лет отказывались признать, что есть такое сильное горе, которое может убить. На протяжении многих лет, до зрелого возраста, нам с Полем и с отцом так и не хватило духу говорить о ней.

Потом маленький Поль стал очень большим. Он был выше меня на целую голову, носил окладистую, словно из золотого шелка бороду. Он пас свое стадо коз в холмах, окружающих гору Этуаль, которую он не пожелал покинуть, а по вечерам сквашивал козье молоко для приготовления сыра, используя ситечки, сплетенные из камыша; ночью, закутавшись в длинный плащ, спал прямо на земле. Это был последний из вергилиевских пастухов. Но в тридцать лет его не стало! Он умер в больнице. На ночном столике осталась его губная гармошка.