Марсель Паньоль - Слава моего отца. Замок моей матери [сборник, litres]

Ее условие было изложено столь замысловато, что ни один из двухсот кандидатов ее не понял, кроме некоего Оливá, который, решив ее, тем самым обеспечил себе первое место. Я оказался вторым.

Меня не ругали, но это стало для всех разочарованием, которое вылилось во всеобщее негодование, когда господин директор, собрав учителей на школьном дворе, принялся громким голосом читать роковое условие задачи. Он сказал – и я при этом присутствовал, – что он и сам с первого взгляда ничего не понял.

Господин Бессон заверил, что это одна из тех задач, какие предлагаются на экзамене на аттестат об окончании дополнительных курсов начальной школы; господин Сюзан держался твердого мнения, что составитель этой головоломки, судя по всему, никогда не общался с детьми; а господин Арно, сильный и крепкий на вид молодой человек, заявил, что тут просматривается умопомрачительное лукавство и изощренное коварство «преподавателей средней школы». В заключение он сказал, что здравомыслящему человеку тут не разобраться, и поздравил меня с тем, что я ничего не понял.

Однако всеобщее возмущение улеглось, когда стало известно, что этот Олива вовсе не предатель, поскольку он тоже был из начальной школы, расположенной на улице Де-Лоди и приходящейся нашей школе как бы сестрой; мысль о том, что оба первых места получили свои, превратила мой провал в успех.

Что касается меня, я испытал глубокое разочарование и пытался самым низким способом обесчестить опасного Олива, утверждая, что ребенок, так умело разбирающийся в сплавах, может быть разве лишь отпрыском фальшивомонетчика.

Это романтичное предположение, несущее в себе заряд мести, было воспринято Полем с чисто братской радостью, и я уже вознамерился распространить слух об этом по всей школе, что, наверное, и сделал бы, если бы меня не ослепила другая мысль, сверкнувшая, как свет на выходе из туннеля, – мысль о том, что мы стоим на пороге летних каникул!

Все – и Олива, и злосчастная задача, и директор, и преподаватели средней школы – исчезло, не оставив по себе и следа… Я вновь стал смеяться и мечтать, а также, дрожа от радости и нетерпения, готовиться к ОТЪЕЗДУ.

Кое-что, правда, омрачало радужную картину: дядя Жюль с тетей Розой оставались в городе. А без них дом, казалось мне, будет пуст. К тому же я боялся, как бы наша охотничья команда не была обезглавлена отсутствием вожатого. Отсутствием, кстати сказать, малооправданным, так как им всего-то нужно было съездить в Руссильон для того, чтобы показать кузена Пьера родне дяди – виноградарям, якобы с нетерпением ожидающим знакомства с ним.

«Дитя престарелых родителей» между тем превратилось в толстого карапуза, которого все смешило, включая и шишки на лбу, и который начинал уже лопотать. Поскольку он еще не принял окончательного решения о том, как произносить звук «р», я счел своим долгом предупредить тетю Розу, насколько опасно везти его в чужие края, где ему навяжут страшный перпиньянский выговор.

Она успокоила меня, твердо пообещав быть до первого августа в дорогом нашем Бастид-Нев.

И вот наступило тридцатое июля, торжественный канун великого события.

Как я ни старался уснуть, мне так и не удалось достигнуть состояния, помогающего побыстрее прожить ненужные часы: все же я с проком использовал их, заранее проживая кое-какие моменты ослепительной эпопеи, что должна была начаться утром следующего дня. Я нисколько не сомневался: все будет еще лучше, чем в прошлом году, поскольку я стал старше и крепче, а еще потому, что постиг секреты холмов. Меня накрывало волной нежности от мысли, что моему дорогому Лили тоже не спится.

Первая половина следующего дня была посвящена приведению в порядок городского дома, который мы покидали на целых два месяца, в связи с чем мне было велено сходить в москательную лавку за шариками нафталина, которые потом, с наступлением холодов, находишь в карманах своего пальто.

Потом мы завершили сборы, которые мать вела уже несколько дней, поскольку это был самый настоящий переезд… Она не раз напомнила отцу, что нам не обойтись без Франсуа с его мулом, но отец, поначалу ничего не отвечавший, в конце концов признался в том, что семейный бюджет и без того уже изрядно пострадал от многочисленных покупок, которые должны были обеспечить нам комфорт и уют на время летних каникул, а потому любые новые расходы, пусть и незначительные, например в четыре франка, которые требовалось заплатить Франсуа, могли нанести нашим финансам непоправимый урон.