А сейчас загремел гром. Сентябрь. Хорошо. Помнишь, Ержик, как ты навалял одному албанцу в Бостоне, что в славном штате Массачусетс? Конечно, помню. Я приехал погостить к старому своему засранцу-другу Бену Робинсону в Гарвардский университет. Приехал с еще одним засранцем украинского происхождения Дмитро. И вот, стоим мы с Дмитро, выпиваем в темноте какого-то клуба, как подходит ко мне кудрявый смуглый шкет и заявляет, что я ущипнул его подругу за задницу. Подруга его стоит чуть подальше и показывает на нас пальцем, мол: «Вот этот русский и этот китаец меня за жопу-то и взяли». За задницу ее ущипнул, как потом выяснилось, двухметровый амбал Дмитро, но на тот момент я этого не знаю и вежливо посылаю его трахнуть себя где-нибудь на задворках округа Кембридж. Глаза его краснеют, он загорается, кричит мне в ухо что-то про то, что он член албанской мафии, местный представитель волчьей стаи, а сам визжит, как истеричная баба, чем вызывает неподдельное раздражение всех окружающих. Мы выходим на улицу, и я втаптываю его в грязь. В этот раз первым ударяю я, и повалив кудрявого на землю, я сильно пинаю его по лицу, а затем продолжительно крошу его зубы каблуком своих зимних сапог. Потом мы с Дмитро убегаем через огородики нижнего Кембриджа. Если выйти на улицу в ранний час свежего апреля, то садики эти переливаются нежными фиолетовыми цветами.
По подоконнику забарабанили капли дождя. А помнишь, как однажды ты чуть не подрался с актером Вениамином Смеховым? Да, да, с тем самым Атосом из «Трех мушкетеров». Американские девочки, которых я любил, визжали при виде его. «Он так похож на Аль Пачино!» — восклицали они. «Он вылитый Майкл Дуглас!». Я же про себя прозвал его Куильти — в честь набоковского персонажа, укравшего у Гумберта Лолиту, огонь, так сказать, его чресел. Нет, это была не ревность, и даже не дух соперничества, это была растерянность маленького человека перед большим и маститым зверем. А зверем он был маститым, с его поставленной театральной речью, воландовской походкой, вечной надменной ухмылкой, даже пузо иногда выглядело грациозным. Вениамин Борисович Смехов. Было ему шестьдесят шесть лет.
Я ненавидел его, но и восхищался им около трех месяцев. Он заявился в наш маленький вермонтский университетский городок вместе со своей женой, театральным критиком, читающей лекции по сценическому искусству. Крючковатый нос, зачесанные назад седые волосы, глаза как у уставшего от жизни филина. Я был совсем еще недорослем, но уже довольно развратным, и мне не нравилось, что он был развратнее меня. Женщины не сводили с него глаз. Подумаешь, стареющий актер. Из-под черной футболки, которую он никогда не снимал, уже висело выпуклой грушей существенное брюхо, руки его были дряблыми, но двигался он статно и энергично, женщины чувствовали, по их признанию, что он еще способен на хорошую такую, потную еблю. Ходил он важно по аллеям между фонарей. Стоял две тысячи шестой год.
Самое смешное, что у нашего профессора русской литературы и пушкиниста Сергея Сергеевича Давыдова, прямого потомка поэта-гусара Дениса Давыдова, в старой роще имелся черный пруд. Пруд находился в двух шагах от деревянной бани, которую Давыдов построил собственноручно по ветхим архивным чертежам якобы личной бани Александра Сергеевича. Так что в Америке есть пушкинская баня. Правда, ничего поэтичного в той бане не происходило, обычно это были попойки со студентками и песни «банной суки» под гитару. В тот роковой день Давыдов позвал меня выпить лечебной настойки и отведать свежесобранных грибов. В пруде иногда хотелось утопиться.
Я взял с собой нежную еврейку Элли. Грех мой и душу мою. Элли изучала театральное искусство, делала прекрасный минет с заглотом и вела свою жизнь в программе «Майкрософт Эксель». Именно в «Эксель» она записывала все свои приходы, расходы, встречи, все до последнего цента, чем вызывала у меня иногда непритворный смех. Элли-эксель называл я ее. У меня ушло довольно много времени на то, чтобы объяснить ей, что такое русская баня и почему люди в голом виде бьют там друг друга вениками, но в итоге она согласилась.
Мы проехали с ней через аристократичную осеннее-разноцветную рощу, прошли через аристократично изогнутую калитку, повстречали лающих черных аристократичных давыдовских собак и, наконец, вошли в его аристократичный трехэтажный дом. Через десять минут мы уже оказались в предбаннике пушкинского сооружения, где стены были увешаны старыми картинами с изображением голых или моющихся женщин и охотничьими ружьями.
Читать дальше