Булат Ханов - Дистимия [СИ]

Планировка нашего отделения сбивала с толку. Каждая дверь – из комнат для пациентов и персонала, из душевых и санузлов, из столовой и зеркального зала – вела в общий коридор. Окна отсутствовали. Чтобы прикинуть, где мы находимся, я нарисовал схему.

1 – зеркальный зал

2 – столовая

3–8 – душевые и санузлы

9–16 – комнаты для пациентов

17 – кабинет куратора

18–19 – комнаты для персонала

20–22 – комнаты для лекций

23 – ?

24 – ?

Конечно, в реальности расстояние между дверями было шире, чем на картинке, и заполнялось оно цитатами великих умов о счастье, добре, любви и смысле жизни. Также в коридоре размещались камеры и сновали дежурные. И по ночам тоже.

Что скрывалось за двумя запертыми дверями, отмеченными вопросительным знаком, я не знал. По вечерам, перед отбоем, я прогуливался мимо них и напрасно прислушивался к тишине за ними. Трижды на свой страх и риск я дергал за ручки и стучал – безрезультатно. Я понимал, что рискую привлечь интерес персонала. Дежурные сквозь пальцы смотрели на реабилитационные романы наподобие того, что закрутил Иван Федорович с Людой, однако я позволял себе нечто большее, чем амурные связи.

Я хранил самодельную схему в пособии по дианетике и не рисковал обсуждать с кем-либо тайну двух дверей и свое положение. Тарас смахивал на подсадную утку, приставленную ко мне, а с остальными соседями у меня сложились отношения приятельские, но поверхностные. Лишь раз я вскользь, словно невзначай, обмолвился, что опасаюсь пожара, так как без запасного выхода в отделении каждому страждущему грозит смерть. Закинутую на крючке тему подхватили, однако не так, как я ожидал. Иван Федорович вспомнил, как сгорел мебельный склад, а пожарный инспектор Игорь приступил к очередной кровавой истории сомнительной достоверности.

Автономный коридор без окон и лестниц мог располагаться в какой угодно части реабилитационного центра: в подвале, в охраняемой сердцевине, под крышей. Сам реабилитационный центр, только раз увиденный снаружи, засел в памяти как гигантская бетонная коробка, выкрашенная в красно-оранжевые тона корпорации «Шелл». Неизвестно, сколько здесь отделений для страждущих и каким образом они сообщаются. Кроме того, не удивлюсь, если я вообще не в том здании.

Воображению рисовались подземные лаборатории и секретные корабли, бесшумно бороздящие океан с экспериментальной группой пленников на борту. А Тарас обвинял меня в чрезмерной рациональности за неверие в мудреца среди вечной мерзлоты.

Помимо дежурных, за нами присматривал куратор. Он главенствовал в жюри «Битвы страждущих» и иногда снисходил до того, чтобы молча посидеть в углу на мастер-классе или семинаре. Первые трое суток моего пребывания в общей группе этаж курировал Рыжов, затем на тот же срок его сменил Василий Семенович – сухопарый коротышка с азиатской внешностью и нервической походкой.

Куратор обладал отдельным кабинетом. Я подозревал, что именно оттуда есть выход наружу. Чтобы проверить догадку, на завтраке я обратился к Василию Семеновичу с просьбой меня осмотреть. Как раз тогда мои глаза опять покраснели и зачесались. Коротышка покивал, однако приглашения в кабинет я не дождался. Вместо этого на ужине один из дежурных вручил мне пузырек с каплями.

Когда на смену вновь заступил Рыжов, я действовал иначе. Перед полдником я постучался к нему. Вскоре изнутри донесся звук шагов. Щелкнул замок. Моя нога вклинилась в зазор между дверью и косяком.

– Спасибо вам за капли, Серпал Давидович! – сказал я.

– Какие капли?

От недоумения Рыжов отступил, чем я воспользовался, шагнув в освободившийся проем.

– Глазные.

– Максим Алексеевич, вы о чем?

– Значит, мне их Василий Семенович передал. Все равно спасибо!

– Вам сюда нельзя.

Я схватил психолога за кисть и крепко ее пожал.

– Извините мое волнение! – воскликнул я. – Такую классную сценку сейчас репетировали! На «Битве страждущих» всех порвем, ей-богу!

Компьютерный стол, стеллаж с архивами, кушетка, как у психоаналитика. Никакого выхода.

– Максим Алексеевич, успокойтесь.

– Ей-богу, классно!

Может, секретная дверь за стеллажом? Или это люк в полу? Зайдясь в притворном приступе кашля, я опустил глаза. Нет и нет.

– Честно говоря, непривычно наблюдать вас таким оживленным, – сказал Рыжов. – Будь это другой человек, я бы заволновался.

– Я в норме. Сто лет себя не чувствовал настолько полноценно. Как будто исповедался.