Булат Ханов - Дистимия [СИ]

Стальвар Дмитриевич между тем продолжал увлеченно:

– …проспал ваш приезд. Как по мне, это расценивается как безответственность, неуважительное отношение к обязанностям.

– Ошибаетесь, – сказал Рыжов. – Максим Алексеевич – человек пунктуальный и обязательный. В том, что он проспал, нет его вины. Причина в хронической депрессии. Она привела к сбою в организме, и страждущий не отреагировал на будильник.

– Поспешил с выводами, виноват, – сказал Стальвар Дмитриевич. – Двигаемся дальше. В тот же день подопечный многократно проявил несдержанность. Он неприветливо обошелся с персоналом, который бережно перенес вещи нашего гостя в номер-люкс. Вскоре он нагрубил фармацевту и разбросал в аптеке буклеты.

С этими словами Стальвар Дмитриевич, как Дед Мороз, выудил из мешка синий буклет и потряс им в воздухе.

– Следствие многочисленных неврозов, – прокомментировал Рыжов. – Не будем осуждать Максима Алексеевича. Повторюсь, его действия обусловлены не злыми намерениями, а рядом стрессов, которые наложились друг на друга.

Я понял. Это розыгрыш. Они ломают комедию. В конце спектакля из мешка вытащат надувного зайца и объявят, что шутка удалась. Соответственно, слуховых галлюцинаций у меня также не было.

– Тем же вечером подопечный сбежал из театра посреди представления, – продолжил Колышкин. – В этом усматривается инфантильность, юношеский максимализм.

– Бесспорно. Признаки инфантильного сознания налицо. Страждущий противопоставляет себя остальным, возвышается над ними через отказ участвовать в коллективных действиях. Отключает телефон, чтобы за него волновались.

Я молча кивал, играя отведенную мне роль.

Воодушевленный одобрением Колышкин продолжил:

– Инфантильностью объясняется и перепалка с Николаем Витольдовичем Кагэдэ. Подопечный, чтобы привлечь к себе внимание, вступил в пререкания с уважаемым поэтом, а впоследствии заподозрил у Николая Витольдовича психическое расстройство. Это закономерно. Часто пациенты, которые сомневаются в своей разумности, обвиняют в сумасшествии окружающих. Так сказать, проецируют на них свою модель поведения.

– Великолепный анализ, – сказал Рыжов. – Исчерпывающий. Единственное, я рекомендовал бы вам воздержаться от термина «пациент». Максим Алексеевич – страждущий.

Несмотря на утомленность (в последний раз я так долго сидел на стуле еще до моего двухнедельного выпадения), я нашел в себе силы похлопать актерам. Они не отреагировали. Вместо этого Колышкин запустил руку в мешок и, пошарив там, достал бутылку из-под бурбона, привезенного мной из Москвы.

– В заключение нельзя не отметить, что Максим Алексеевич страдает от алкогольной зависимости, – сказал Колышкин. – Употребляет в одиночку и напивается до беспамятства. Любую стрессовую ситуацию он заглушает спиртным. Я воочию наблюдал, как подопечный в считаные секунды опустошает бутылку пива на морозе. Пьянство выставляется как предмет гордости.

Меня осенило.

– Так это ваш загадочный силуэт я видел через дорогу? – спросил я.

Рыжов сверкнул глазами, будто я сделал неприличный жест. Колышкин мой вопрос проигнорировал.

– Добавлю, что алкоголь контрабандный, – сказал психолог. – У любого, кто в здравом уме, это виски ассоциируется с невежественным наркоманом, который покончил с собой. Очевидно, Максим Алексеевич нацеленно движется к саморазрушению, раз его влекут идеологически вредные продукты. У вас все, Стальвар Дмитриевич?

– Все, Серпал Давидович.

– Какой диагноз вы поставили страждущему?

– Дистимия.

– Логично.

У меня затекли конечности и спина.

– Хоть я и слаб после болезни, ваш диалог доставил мне удовольствие, – сказал я.

Рыжов и Колышкин переглянулись.

– Особенно момент с бутылкой, которую вы, наверное, за дружеской беседой и прикончили, – произнес я.

– Вы сами ее допили, – сказал Рыжов.

– Когда я видел ее в последний раз, там оставалось больше половины, – заметил я. – Пожалуйста, я не в обиде. Вкусная вещь.

Рыжов покачал головой.

– Максим Алексеевич, ваша память пока не восстановилась, – сказал психолог. – Воздержитесь от категоричных суждений, пока к вам не вернулась способность здраво мыслить.

Запрокинув голову, я на миг прикрыл глаза. Нестерпимо хотелось в постель, кружилась голова, и к горлу подступила тошнота. Все как при похмелье, лишь без горечи во рту.

– Вы совсем утомились, – констатировал Рыжов. – Мы отведем вас в палату.