Булат Ханов - Непостоянные величины [СИ]

Пилили вдохновенно, с азартом. Не у всех на виду, но и не особо таясь.

Тем не менее Эдуард Викторович врал не во всем. Насчет вызова сказано верно, хотя и пафосно.

Переезд, который нельзя откладывать, иначе сгоришь дотла.

Роман понял, что единственное препятствие — объяснение с родителями, от которых отдалился за годы. Роман продолжал ценить их, испытывал к ним уважение. Ростислав был прав, говоря о доверии, но это целое искусство — быть откровенным с теми, кто ближе всего. Требовалось вновь учиться этому.

Мама наказала не надрываться, вовремя есть, высыпаться и обращаться с любыми вопросами.

Папа велел регулярно писать, а также помнить, что Роман теперь учитель и это ко многому обязывает.

Эдуард Викторович вручил рекомендательное письмо от ректора МГУ и инструкции. Об участии в проекте никому, кроме родителей, не сообщать. Посылать отчеты по итогам каждого месяца. Докладывать об авральных ситуациях. Достойно представлять Москву.

В августе, непосредственно перед отъездом, Роман завернул в «Фаланстер», чтобы погадать по книге. Глаз упал на Слотердайка, на второй том его «Сфер», именовавшийся «Глобусами».

— Назовите, пожалуйста, номер страницы и строчку, — предложил Роман девушке в синем платье, которая рядом присматривалась к новинкам.

— Сто шестьдесят три, четвертая сверху.

Роман раскрыл и зачитал вслух:

«Человек — это животное, ожидающее и переживающее разрывы с теми, кто ему наиболее близок».

Один день Романа Павловича

— Что я сделала-то?

— Забыл!

— А я летом был в Абхазии и видел дачу Сталина!

— У вас не найдется лишнего мела?

— Роман Павлович, у меня в кабинете окно заклинило. Поможете?

— Этот 6 «А» меня с ума сведет. Целый день сдерживаюсь, не кричу на них, а дома срываюсь на своих детей. Разве это правильно?

— Только не тройку, ну пожалуйста! Ну пожалуйста…

— На следующий урок принесу.

— Глагол — это сказуемое.

— Процесс идет, хорошо.

— Шукшин придумал чудиков, потому что так смотрел на реальность.

— Шукшин не примыкал к шестидесятникам, потому что не разделял их убеждений и писал о своем.

— Роман Павлович, а кто такой детственник?

— Роман Павлович, а вы катались на мотоцикле?

— Роман Павлович, а кто самый известный поэт в истории?

— Роман Павлович, а правда, что Путин нанесет ядерный удар по ИГИЛ?

— Роман Павлович, из РОНО задание спустили. Конкурс сочинений о коррупции. Дайте команду лучшим ученикам написать до вечера. Вот требования и электронный адрес, по которому нужно посылать.

— Чего сразу Аксенов! Не посылал я его!

— Учебник? Я потерял. Тетрадь? В учебнике лежала.

— Я такая ленивая. За уроки в девять сажусь.

— У вас не найдется лишнего стула?

— Вводные слова вводят нас в курс дела. Их можно убрать из текста.

— Может, вы нас раньше отпустите? Никогда не отпускали? И что?

— Шукшин — это еще что. Недавно мне один товарищ отчеканил, когда «Грозу» изучали: «Борис работал депутатом». Об истории у них, мягко говоря, искаженные представления.

— Я не смогу остаться на дополнительное занятие. Мне в больницу.

— Я тоже не могу. В больницу. Кровь из вены.

— Это неправильно — тащить тетради для проверки домой. Должна же, в конце концов, быть у нас личная жизнь.

— Я так считаю: после смерти учителя похоронные услуги должно оплачивать государство. Тогда я с полной ответственностью заявлю: в гробу нас видело наше государство.

— Роман Павлович, принесите, пожалуйста, мне в пятницу тетради восьмых классов. Плановый контроль работы педагогов.

Среди всеобщего сумбура

Часы в школьном холле спешили на две минуты. Настенные часы в своем кабинете Роман сверял с Кремлём, поэтому звонок на первый урок русского или литературы раздавался в 7:58. А на первую перемену — в 8:43. И так далее. Роман с иронией воображал, что попирает мелкопоместные школьные порядки во имя большой всероссийской истины, не зависящей ни от царя, ни от придворных.

Впрочем, эта большая истина тоже была относительной, потому что даже кремлёвские часы — это лишь способ приручить необузданное время.

Относительность заключалась и в том, что в школах детям прививали одно, дома — второе, а на улице — третье. Компасы указывали на разные направления и сбивали с толку. Не зная, как поступить верно, ребенок поступал, как и все.

Роман не считал себя исправным компасом и не лез с советами и наставлениями, чтобы не усугублять и без того очевидные противоречия. С одной стороны, быть педагогом значило твердить о послушании и прилежании, учить детей не перечить, соблюдать дисциплину, быть вежливыми. С другой стороны, Роман не терял надежды вырастить порядочных и честных людей, себе-на-уме личностей. Методы не совпадали с задачами, причем это упущение закладывалось в основы педагогики. Сначала подчинение, затем — в идеале — свобода.