Яков Липкович - Три повести о любви

Шло время — полчаса, час, а Валька все не появлялся. Будь они одни в квартире, Ипатов, не задумываясь, отправился бы на его поиски. Но была еще нянька, от которой вряд ли укрылось невольное прегрешение гостя. Так что оставалось единственное — незаметно уйти. Что и было сделано с немалыми ухищрениями.

К тем, кто опаздывал на лекции, доцент относился снисходительно. Вернее, просто не обращал внимания. Возможно, ему виделись огромные толпы на площадях, где все неподвижно и в то же время находится в движении, где приход и уход одного или нескольких человек так же незаметны, как появление и исчезновение на лесных тропах одного или нескольких муравьев. Зная о таком либерализме грозного доцента, Ипатов не стал дожидаться перерыва, хотя до звонка оставалось всего десять минут, вошел в аудиторию. На него обернулся какой-то студент. Доцент, читавший в это время с возмущением и брезгливым выражением лица чьи-то стихи, даже не посмотрел в сторону вошедшего Ипатова. А тот, поискав быстрым взглядом Светлану и не увидев ее поблизости, сел на кончик скамейки. И снова огляделся: за соседними столами ее тоже не было. Неужели, как и Валька, не пошла на лекцию?

Низвергнув Ахматову, доцент одним щелчком покончил и с ее эпигонами, которые делали все, чтобы завести нашу славную поэзию в болото самовыражения и упадничества. Бывшим фронтовикам и бывшим десятиклассникам нравилось, что на их глазах рушились дутые литературные авторитеты. Были Зощенко и Ахматова, и нет их! Интересно, чья следующая очередь? По плечу Ипатова легонько постучали. Он резко обернулся. Ему подали записку. Лектору? Нет, адресовано ему, Ипатову. Он быстро и нервно развернул ее. Незнакомым — легким и четким — почерком было написано одно слово: «Привет!» Кровь прилила к лицу. Он посмотрел назад, и его взгляд заскользил по уже примелькавшимся лицам однокурсников. Тогда он привстал и тотчас же увидел Светлану. Она сидела за спиной какого-то верзилы и позевывала в кулачок. Ипатов на том же листке бумаги написал: «Привет!!!» Целых три восклицательных знака. Записка заметалась от одного ряда к другому в обратном направлении. Вскоре она вернулась с ироническим вопросом: «Как со здравием?» Ипатов ответил: «Лучше не бывает. И вообще, на седьмом небе — от щелчка по носу!» На это последовало: «Могу повторить!» Ипатов, не растерявшись, ответил: «Когда?» Но в этот момент раздался звонок. Студенты заерзали на своих местах. Кое-где захлопали откидные сиденья. Но доцент даже бровью не повел. Сейчас он волтузил какую-то молодую поэтессу, которая во всеуслышание заявила о своем желании принадлежать любимому мужчине. И не фигурально, как у классиков, а физически, то есть в смысле прямой интимной близости. Естественно, тут все забыли о звонке и навострили уши. И вдруг доцент томным голосом спросил:

«Кажется, был звонок?»

Несколько голосов неохотно подтвердили это.

«Может, поработаем без перерыва? Я вас чуточку раньше отпущу?»

Робкие возражения курильщиков потонули в хоре одобрительных возгласов.

«Итак, забыты скромность и стыд, искони присущие русской женщине…» — продолжал доцент.

«Сегодня никак. Примерка», — сообщила Светлана. «До завтра долго ждать, — обнаглев, заявил Ипатов. — Ну, полчаса уйдет на примерку, ну час… А потом?» — «А потом? Секрет фирмы», — ответила Светлана. И приписала на отдельном листке: «Соседи выражают недовольство: надоело передавать записки…» — «Черт с ними (не с записками, а с соседями!), — сердито написал Ипатов. — Посылай в обход!» Ответ пришел скоро: «Нет, правда, сегодня не могу!» — «А завтра?» — «Завтра — да. Но лучше послезавтра?» Душа у Ипатова пела: завтра ли, послезавтра ли, разве в этом дело? Конечно, сегодня лучше, чем завтра, а завтра лучше, чем послезавтра. Но главное — вот оно чудо: он пишет ей, она ему! Еще два дня назад он и мечтать об этом не смел. «А что, если и завтра, и послезавтра?» — не отступал Ипатов. «Надо подумать», — понемногу уступала она. Он взял новый листок бумаги и печатными буквами аккуратненько написал: «Кинофильм (советский, иностранный). Театр (драма, опера, оперетта). Филармония. Цирк. Нужное подчеркнуть…» Записка вернулась с небрежно подчеркнутой опереттой…

К этому времени закончил свою лекцию и доцент. Он попросил студентов оставшиеся до перерыва пятнадцать минут спокойно посидеть в аудитории и в свете только что услышанного подумать о путях развития советской поэзии. Но едва доцент скрылся за дверью, зал взорвался сотнями голосов. Говорили обо всем, кроме поэзии. С ней после лекции, надо полагать, все было ясно.