Яков Липкович - Три повести о любви

Но уже через несколько минут, встретившись с Аркадием взглядами, пересел поближе.

— Не помешаю?

— Ну что вы!

После долгого молчания Николай Иванович произнес, покачав головой:

— Н-да!

Аркадий вопросительно посмотрел на него.

— Слышишь, — вдруг сказал тот. — Не придавай веры, что они там наболтали. От нечего делать чего угодно наговорят. Особенно Юзя. Да и мальчишка этот — Михаил.

— Возможно, — пожал плечами Аркадий.

— Скажу тебе, Афоня и знать не знает, что его к твоей жене присватали. Ему это без надобности. У него жена, двое детей…

— Мне сказали…

Одно непонятно, зачем Николай Иванович затеял этот разговор… То ли Аркадия пожалел, то ли бригадира выгораживал, чтобы все шито-крыто было? Да и что, какие слова можно противопоставить откровенному признанию Маришки?

Наконец! Вдали тоненьким лучом сверкнуло на солнце стекло рубки…

Маришка спустилась со своего пригорка, когда катер уже готов был отойти. Ее худенькое плечо оттягивал бинокль. По-видимому, до последнего момента не расставалась с ним — ждала Горячева. А тот явно не спешил возвращаться: давал им возможность спокойно уехать.

Спохватилась она, что увозит чужую вещь, когда полукилометровая полоса воды уже отделяла катер от берега.

— Отдашь капитану. Он вернет его в следующий рейс, — сказал ей Аркадий…

До вечера они просидели молча на соседних скамейках, погруженные каждый в свои мысли…

А ночью снова поднялся шторм. Маришке было очень плохо. Аркадий то и дело помогал ей подниматься по трапу, подводил к борту. На какое-то время становилось легче. Но потом она снова не находила себе места. Однажды, когда катер резко крутануло вбок, их обоих чуть не выбросило за борт. Аркадий с трудом удержался и удержал ее…

Они легли только под утро, когда волнение спало. Все в кубрике было забито людьми, и потому они оба устроились на одном узком деревянном топчане. Маришка уснула сразу. Она лежала на боку, сжав по-детски кулачки у подбородка, вздрагивала во сне. Вдруг откуда-то в их сторону повеяло холодом. Аркадий тихо поднялся и осторожно прикрыл жену своим пиджаком…

Через два часа они были в городе…

«Дорогие папа и мама!

Разве можно так — сразу да в барабаны? Получив вашу паническую телеграмму, главный тут же вызвал меня на ковер и за пренебрежение сыновним долгом всыпал по первое число! Между тем у нас все в порядке, оба живы-здоровы, чего и вам, как говорится, желаем. Не писал же я потому, что на меня навалилось столько дел — домашних и служебных, что некогда даже чихнуть! Посудите сами. Как только вернулся из командировки, засел за работу. Три дня и три ночи корпел над очерком об одном передовом бригадире рыбаков. Но тем не менее материал редактору понравился. Будет напечатан в воскресном номере. А вот у моей дражайшей половины дела похуже. С моей попыткой приобщить ее к журналистике ничего не получилось. Нет у нее ни бойкости, ни упорства, без которых невозможно изо дня в день вырабатывать газетные строки. После долгих раздумий и обсуждений мы решили, что все-таки ей лучше вернуться в школу. Быть педагогом, как сказал Песталоцци или еще кто-то, тоже неплохо.

И последняя новость — мы подали заявление, чтобы нас поставили на жилье. Вплоть до комнатки в коммунальной. Редактор обещал посодействовать. Словом, нам до чертиков надоело мотаться по чужим квартирам и не иметь своего угла. Серьезно!