Яков Липкович - Три повести о любви

«Кто? Игорь?»

«Он или твой отец?»

«Игорь — не исключено… Папа не посмел бы… Хотя…»

«Что — хотя?»

«Я спрошу его…»

Они помолчали. Но только Ипатов начал успокаиваться, как его стали терзать новые сомнения.

«Слышишь, а что, если ты встретишь своего старого знакомого?»

«Моего старого знакомого?» — с неясной интонацией повторила она.

«Ну да, сына французского военно-морского атташе, который тебе делал предложение?»

«Ты уже ревнуешь?» — поинтересовалась она со смешком.

«Есть немножко».

«Не бойся, — она поцеловала его в щеку. — С ним давно все покончено».

«А если он снова начнет подбивать клинья? В самых что ни на есть благоприятных условиях — на своей родной французской почве?»

«Я скажу ему, что замужем, и мы с ним расстанемся друзьями».

«А потом он узнает, что ты не замужем, и разовьет бурную деятельность, как истый француз?»

«Все равно ничегошеньки у него не получится… Кроме того, есть закон, запрещающий браки между нашими и иностранцами».

«Вот это другое дело!»

«Дурачок, — сказала она и вдруг вспомнила: — А знаешь, кажется, воров нашли!»

«Да ну?»

«То есть еще не совсем. Но вчера у нас был какой-то полковник. Он сказал, что милиция, возможно, уже напала на след…»

«Да?.. Вот здорово! — искренне обрадовался Ипатов. — Молодец Игорь! А знаешь, он в общем неплохой парень!»

«Это ты неплохой парень!» — сказала она.

«Ну, то, что я неплохой, это и ежу понятно», — сказал он.

«Я, значит, не глупее ежика?» — смеясь, спросила Светлана.

«Нет, не глупее, — ответил он. — И поэтому ты должна писать мне хорошие, очень хорошие письма… Слышишь?»

«Слышу».

«Ты будешь писать мне такие письма?»

«Буду».

«Часто?»

«Часто».

«Раз в неделю?»

«Раз в неделю».

«Каждый день?»

«Каждый день…»

Поначалу они действительно переписывались часто и регулярно. На каждое свое письмо (а писал он не реже двух раз в неделю) он получал ответное — как правило, не очень обстоятельный, но все-таки довольно подробный рассказ о парижской жизни. О посольских делах она писала мало, вернее, почти ничего не писала. Видимо, была предупреждена, о чем можно писать, о чем нельзя. В основном, она делилась своими впечатлениями от спектаклей, кинофильмов, художественных выставок, концертов. Не без юмора описывала разные забавные истории, которые происходили с ней или ее новыми знакомыми.

Все эти полтора года, пока продолжалась, медленно угасая, их переписка, он жил ее письмами. Уже через четыре месяца она перестала непременно отвечать на каждое его письмо. Правда, на первых порах она еще ссылалась на объективные причины: на загруженность работой, на болезни родителей, на общественные поручения. А потом и вовсе перестала перед ним оправдываться.

Одновременно в письмах Светланы начали исчезать нежные и ласковые слова. Это ему становилось особенно заметно, когда он принимался перечитывать ее ранние письма, в которых она открыто признавалась, что страшно соскучилась по нему, что чуть ли не каждую ночь видит его во сне и что очень хочет обратно в Ленинград.

Последующие письма настолько отличались от первых, что ему не оставалось ничего другого, как искать между строк, и он даже что-то находил. И он как одержимый писал и писал ей…

Но вот однажды от нее пришло коротенькое письмо на хорошей французской бумаге. Отвечая на один из его упреков за холодок в посланиях, она откровенно призналась: «Знаешь, я все чаще задумываюсь о наших отношениях, я совсем запуталась в своих чувствах. И честное слово, не сердись на меня, но я не знаю, люблю ли я тебя?» Ответил он заклинанием: «Любишь!.. Любишь!.. Любишь!» Но внушение, видно, не помогло, и уже в следующем письме он прочел: «Нет, скорее всего, нет…»

Было ясно, что она в кого-то влюбилась. Так оно и было. Как-то, встревоженный ее очередным затянувшимся молчанием, он написал Зинаиде Прокофьевне и очень скоро получил от нее ответ. В нем очень осторожно, чтобы не травмировать его, сообщалось, что Светлана вышла замуж и желает ему всяческих успехов в учебе и личной жизни.

Ипатов очень переживал измену возлюбленной. Были дни, когда он подумывал даже о самоубийстве. Но так как личного огнестрельного оружия у него уже не было, а другие способы покончить с жизнью (броситься с верхнего этажа, лечь под трамвай, вскрыть вены, спрыгнуть с моста в Неву и т. д.) отвращали его своей вульгарной примитивностью, то он постепенно оставил эту лихую мысль в покое.

Первые два-три года он неприкаянно мечтал о встрече. Хотел не только узнать всю правду, но и, если разговор пойдет начистоту, понять Светлану, а значит — осудить или пожалеть. Но жизнь так далеко развела их друг от друга, что они уже больше никогда не встречались. Впрочем, прошло еще несколько лет, и боль как будто поутихла, а потом и совсем куда-то исчезла. Так, во всяком случае, он считал до последних событий…