Лена Птица - Добро пожаловать в Москву, детка! [СИ]

— Катя, с приездом! Как мама, папа? Ой! Как ты все это несла, бедняжка? — залепетала Мария Ильинична, вспорхнув с кресла.

— Своя ноша не тяжела! — ответила с улыбкой девушка. — Все хорошо. Мама передала много мяса и рыбы, даже не знаю, поместится ли в морозилке.

Уж что, что, а питалась Катька хорошо. Родители имели свое хозяйство и при каждом удобном случае передавали продукты доченьке в город. Катька в свои девятнадцать при росте сто шестьдесят семь сантиметров весила почти шестьдесят килограммов, грудь была большая, стоячая, аж под подбородок, и румянец во всю щеку на парной сметане, да на степной баранине. Кушала Катька отменно, а вот свободных денег не было совсем, каждый рубль, присланный родителями, и стипендия складывались и рассчитывались под ноль, ничего лишнего девушка себе не позволить не могла. Однажды Катька купила шоколадку, тогда только появились «Альпен Голд», а потом пришлось занимать денег на проезд у Наташки, подружки по университету.

А похудела Катька через год, махом на десять килограммов, когда чуть не сдохла от любви к своему Вовчику, служаке из Львова, жалкому и наглому офицеришке. Катька господина офицера кормила и телом и едой, исправно и сытно, давала денег, когда стала подрабатывать официанткой, рвалась знакомить с родителями. А он полюбил другую. Катька выла жалкой сучонкой, приходила к нему в общагу, просила, чтобы вернулся. В общем была дура-дурой. На одно ума хватило — предохраняться, и на противозачаточные таблетки неизменно и скрупулезно выделялась сумма из скромного девичьего бюджета.

Катька ввалилась домой как обычно поздно, сначала бухнув объемным спортивным рюкзаком на пол, затем очередной пачкой распечатанной книги, потом сумкой, и в конце полетели ключи с перчатками.

Вера крутилась на кухне, занимаясь готовкой.

— Опять печень? — спросила Катька, почуяв знакомый запах.

— Ну да, а что? Я же ее люблю.

— Эт понятно, просто как она тебе еще не надоела? — искренно удивлялась Катька веркиной любви к печени. В последние полгода, как Катька более-менее выбралась из «жопы», подруги питались отдельно. Катька только завтракала дома, а обедать она любила в каких-нибудь кафе в радиусе одного километра от бизнес-центра, в котором работала. Она знала все кафе и ресторанчики и почти наизусть помнила все бизнес-ланчи. Девушке вообще нравилось есть вне дома и уж тем более вне работы. Катька обожала обед! Это была прекрасная и, главное, разрешаемая законодательством причина смыться с работы подальше от пресловутого, до проплешин затертого кабинета, стола и компьютера.

— Катя, представляешь! Нет, ну я вообще не могу уже от этого мужчины! Кать, он на самом деле не понимает, что не нравится мне, и не то что не нравится… Сейчас он бесит уже нереально меня. Сегодня, знаешь, что вычудил?

Катька улыбнулась, умиляясь предстоящей истории о Михалыче.

Вера работала операционной медсестрой в хирургическом отделении клиники специализирующейся в основном на сердечно-сосудистых заболеваниях. Девушка в этом центре трудилась без малого шесть лет, работу свою любила и была на хорошем счету. Коллектив сплотился постоянный и дружный. Хирурги тоже любили Веру и тихо радовались, если попадали с ней в смену. Но только с Верой проводил операции доктор наук, профессор и заслуженный хирург Геннадий Алексеевич Никитин. Операций у него было не так много, но те операции, которые делал Никитин, были уникальными и очень сложными, семь потов сходило за несколько часов у всей операционной группы. Резкий и строгий Никитин частенько мог матюкнуть, если его не понимали с первого раза, а откровенная глупость и непрофессионализм в секунду превращали его в зверя. Поэтому именитого хирурга все боялись и, когда появилась Вера, медсестры вздохнули спокойно, и стало гораздо меньше зареванных подушек, слишком ранимых и не слишком смекалистых медсестер. На Веру Геннадий Алексеевич мог тоже прикрикнуть, особенно поначалу, но девушка быстро исправлялась и никак не реагировала. Уже после операции Вера подходила к Никитину и спокойно объясняла, почему она протянула именно острый двузубый крючок, а не тупой. Хирург очень удивлялся таким Веркиным заходам, скупо бросая ей: «Учитесь». И Верка училась, заходов стало меньше, а однажды Никитин сам остановил Веру в коридоре и стал объяснять ей в чем был нюанс и что ей нужно учитывать при следующей операции.

Сорокапятилетний Михаил Иванович Карамышев работал санитаром в отделении третий год, завершив неудавшуюся карьеру при армии. Высокий, под два метра, мужик, громогласный, с густой шевелюрой с проседью и такими же густыми ветвистыми усами. Михалыч был несколько раз контужен, не пил, но курил без меры, заменяя алкоголь никотиновой зависимостью. Верка всегда очень смешно описывала, как он, важно и не торопясь, расхаживал по коридорам клиники, практически не сгибая свои длинные ноги в коленях, как цапля. И частенько, когда пациент умирал на операционном столе, Вера зло шутила над Михалычем, обвиняя его в смерти, потому что тот его долго нес. Также Михалыч имел ужасную привычку громко отхаркиваться, по причине зашкаливания табака в легких, и слово паразит, которое выводило из себя с виду абсолютно непробиваемую Веру — «это самое».