Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Увидел Кирюшку и на визг сорвался, от самого себя обмирая:

– Это что у тебя?.. Шепчутся! Глядят косо! Желваки катают! Смотри, Кирюшка, с тебя спрос!..

– Да я, барин, ночей не сплю...

– Не спишь ты... – И приказал: – Вырыть ему могилу. Во весь рост. Чтобы на случай была.

– Сделаем, кормилец! – радостно заорали мужики и побежали гурьбой за лопатами.

А Кирюшка понесся по деревне, как иглой ткнутый, уловлять и пресекать в зародыше.

Кто на пути встанет, того за бугор!

А за бугром кладбище. А на кладбище – нарытые могилки.

В которую свалишься, и та твоя...

Назавтра многое прояснилось, в намерениях и возможностях. Барин лютует. Пора барина ублажать. И к ночи пошли гурьбой: не успевал через Кокорюкову перелезать.

Кто поскорее нашепчет, тот и жив.

Страх побежал впереди каждого. Страх скалился за спиной. Со страхом просыпались и по нужде ходили. И дорожка была пробита к барской двери ночными шептунами, лавочка приткнута у крыльца, чтоб не томиться в очереди.

Беспортошный Мина нашептал на Грабленого Романа, что подкоп под барина ладил, – а ведь вместе на сосне сидели, на Москву дружно глядели. Подкопа не нашли – уж больно ловко запрятал, но Грабленого Романа отправили за бугор.

Чтоб там был.

Сердитый Харлам ошептал Нехорошку Киселя, что деревья валил при рубке в опасную для барина сторону, – а ведь под мостом вместе лежали, заезжих ожидали. Нехорошку отправили за бугор без разбирательства и возврата, за ним и Харлама – за нерезвое доносительство.

Вареный шепнул про Чиненого, что плохо следил за Пискулей, на злоумышление подвинувшегося, – Чиненого не стало, а Пискули давно не было.

Змея Авдотька, баба-переносчица, сообщила про Кокорюкову Пелагею, будто на печи, впотьмах, грудями душила батюшку-барина и много в том преуспела.

Что ни ночь, жуткие раскрывались подробности, к продолжению насильств клонящие. Что ни день, хирела деревня с доносов, уменьшалась количественно: пахать некому и кормов не достать. Барину еще хватало, так-сяк, а остальным с перебоями. И Авдотька – змея-доноситель – уже лежала на печи взамен Кокорюковой Пелагеи, в ухо нашептывала без передыха.

– Кирюшка! – кричала капризно в окошко. – Пошел вприсядку!

И Кирюшка пускался в пляс посреди лужи.

Помедли – и тебя за бугор.

А малоумный старик Бывалыч ходил промеж всех, дураком прикидывался.

– Видал? – спрашивал его шут. – Знаки на небе?..

Но Бывалыч молчал. Глаз отводил. Тайны не раскрывал.

Зачем огорчаться до времени?

Узнаешь, барин, в свой срок...

11

Горох Капустин сын Редькин сидел на лавке возле крыльца, капризничал в голос:

– Авдотька! Авдотька поганая, говори тут же: в омут за мной бросишься?

– Чего это в омут, – отвечала рассудительно. – Потону – какая тебе корысть?

– Авдотька! – взывал со стоном. – Авдотька чертова! Выть по мне станешь?

– Это уж как придется, – отвечала равнодушно. – Ежели весело, чего выть? В пляс лучше пойду.

– Вот ты какая, Авдотька! Конечно, конечно... Кокорюкова Пелагея тебе не в пример. Кокорюкова за мною хоть куда. Зря я ее за бугор отправил.

– Отправил и ладно. Иди, барин, сюда. В голове поищусь.

Он тосковал.

– Иди, кому говорят? – звала с умыслом. – Станем барахтаться.

Ему было лень.

Вела дорожка к крыльцу, протоптанная ночными доносителями, но по ней никто не ходил. Бабы затаились по избам. Редкие мужики прошмыгивали в огороды: по нужде и назад.

Двое на сосне висели и никуда не глядели. Двое под мостом лежали, погребения ожидали. А горлан Кирюшка лениво вскидывал ноги посреди лужи и на солнце поглядывал, скоро ли шабашить.

Пора было Кирюшку кончать.

– Эй! – позвал криком. – Вы где?

Прискакали баловники на прутиках. Топнули ногой. Осадили горячих коней.

– Вот они мы, барин!

А глаза грустные.

– Тьфу... – поглядел с омерзением. – И эти зауныли. Как вас теперь называть? Тоскуля и Визгуля?

– Звать нас теперь – никак. Нам бы в столицу, барин, себя показать...

– Толку-то, – сказал с отвращением. – Прук да тпрук – вот и вся столица.

Этого они не поняли.

– Мы, барин, не наелись. Нам всякого попробовать надо. При скоплениях народа... Отпусти, барин, будь к нам хорош.

– Я с кем останусь?

– Кирюшку тебе. Вон, в луже пляшет. Чем не баловник?..

Шум послышался из-за леса. Топот лошадиный со ржанием. Звоны железа о железо. В просеках-порубках наскакивала на Талицу беда: лошади вороные – всадники черные.

И сердце у Вонялы подскочило к горлу, там уперлось.