Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Обдирало руки.

Обрывало рубаху.

Цепляло и не пускало.

А он протискивался отчаянно в переплетении ветвей, туда, к небу, к освобождению, но вой доставал, вой подгонял, хлестал без пощады по спине...

Дрожал на полатях Масень Афанасий, востроносый, маловидный, конопатый, глаза круглы от ужаса – руки выставлял перед собой.

Сунулся к нему, хватал за рубаху, дергал, объяснял-уговаривал:

– "...землю пустошили, города воевали, церкви Божии оскверняли, людей мучили и насмерть побивали..." Забыть? В памяти не оставить?!.

Масень Афанасий глядел, не смаргивал, потом исходил бисерным, губами шевелил – упрашивал.

– Сгинь! Не гляди! Кто ты есть?! Из-за кого душою играть?!..

Взвыло снизу.

Ревучим прорвалось воплем.

Погнало по стволу, обрывая ногти.

"...нечего нам озираться назад: побежавши, не уйти..."

21

Вывалился на верхние полати, рухнул ничком, лицом в бревна, руками уши заткнул.

– Господи! За что тягости эти?..

Замолкли вопли. Отсекло звук. Эхо повторило напоследок, как заучило на память. И стало вокруг тихо, а в тишине страшно.

Он медленно поднимал голову от пола, увидел перед собой чьи-то ноги – вздернулся рывком.

Стояла на полатях жена Масеня, крупная, неохватная, пузо до лба, щурилась сверху покойно и раздумчиво.

Была она на пределе, когда обручи уже спадают, неделя-другая – и разродится, двойню принесет на свет, а то и пятерых.

Волосы белесы. Губы вывернуты. Лицо пятнами. Руки живот держат, тяжесть неподъемную.

Глядел на нее.

Утихал.

Дрожь унимал пакостную.

"...братья! землю мою повоевали, стада взяли, хлеб пожгли, жизни погубили: теперь вам остается убить меня..."

– Ишь ты, – сказал, – расстаралась...

– Смотри, – велел, – опростайся...

– Выкормишь, – попросил, – еще роди...

Мигнула в ответ: иди, мол.

Он и пошел. Вниз полез потихоньку. Ногой ветку ощупывал, глаз с нее не сводил.

Глядела напоследок – запоминала.

– Обидно, – сказал. – Уж больно красиво написано... "Обернувшись волком, побежал ночью из города, закутанный в синюю мглу..."

Губой подрожал...

22

Стояла внизу стража, дух переводила деловито.

Сидел человек на пне, лицо морщил гримасой.

Валялся в беспамятстве Филя Ослабыш – багровые бутоны на лбу.

Стражник почесывал кабаненка, а тот жмурился блаженно, пузо подставлял, подхрюкивал.

– Других не тронь, – попросил жердяй с полатей.

– Не трону, – пообещал. – Сами зимой померзнут.

Вынул из-за пазухи сверток в тряпице, поглядел, на руке покачал, вниз кинул, в прогал.

Тот развернул тряпицу, рукопись пролистнул небрежно:

– Меду!

Побежали, принесли жбан.

Облил тягучей струей, густо, старательно, между страниц, остатки домакал насухо – сунул кабаненку под нос.

Удивился. Обнюхал. Лизнул. Поколебался самую малость. И стал жрать.

Чавкал.

Давился.

Рвал и заглатывал.

Урчал, пыхтел, подстанывал.

Носом гонял по траве.

Сердился. Всхрюкивал. Рычал угрожающе. Захватывал непомерные куски и давился сладостью.

А жердяй глядел сверху.

Масень глядел.

Эти.

"...не будьте буйны, горды, помните, что завтра станете смрад, гной, черви..."

Дожрал. Рыгнул. Отвалился. Пузо поволочил раздутое.

На бок кувырнулся и захрапел.

– История, – сказал тот. – Обхохочешься.

– История, – сказал этот.

И погрустили, как по покойнику.

Встал. Поглядел напоследок. Шагнул с поляны.

– Эй, – позвал жердяй. – Лука много не ешь.

– Чего?

– Жажду наводит и кипение крови. Не удержишься, понапишешь всякого, почище моего...

Усмехнулся невесело.

Руку поднял.

Шагнул за куст.

Овес от овса, пес от пса...

23

Он лежал на полатях лицом кверху, задумчиво грыз ноготь.

Береза взахлеб шевелила листьями, лопотала лихорадочно, как ребенок после пережитых ужасов.

Птицы кричали наперебой, обсуждая содеянное.

Ветер подгуживал возмущенно.

Внизу копошились эти, в сапогах с набойками, колья набивали остриями кверху, по одну от березы сторону, – его не касалось.

Земля не интересовала больше.

Одно только небо.

Масень Афанасий ушел с березы. Жену увел за собой. Бережно и покойно, от беды подальше.

Мысли мутно текли. Горечь со дна поднималась. Потом отстоялось. Потом просветлилось.

Голубизна глубин.

Облака плыли на север, белые, пушистые, взбитым, перебранным пухом: одно гамаюн – райская птица, другое за ним – финик.

Облака доплывут.

"...аще Бог с нами, никто же на ны..."