Ирина Шатырёнок - Жить будем потом

Соседи позвонили в больницу, приехал пожилой фельдшер, сделала успо­коительный укол, больная сникла, забылась, вытянула вперед ватные ноги. Выпотрошенная тряпичная кукла. Фельдшер сказал, что Инна тихо сошла с ума, теперь ей одна дорога — в городскую психушку.

— Я не ошибаюсь, на разных буйных насмотрелся.

Больную увезла зеленая закрытая машина, два высоких санитара привыч­но управились с тихой старухой с беспокойными глазами, зрачки ее сузились до крошечной точки, почти растворились в глазном белке, казались безумно­белыми.

Сосед обошел сараи, сад, по-хозяйски проверил в доме окна, газ, воду, повесил на металлическую завалу дверной замок, со стороны двора закрыл калитку. «Сергей пропал, Генека нет, старуха не в себе, а дом крепкий, можно было бы объединиться с соседской землей, не пропадать же, надо разузнать в райисполкоме...»

Сергей несколько дней слонялся на вокзале, потом зайцем доехал до Витебска, пробрался на скорый поезд «Калининград—Москва», на станции Пустошка его снял бригадир поезда. Болтался по вагонам пассажирских поез­дов. Спрятался в пассажирском поезде на верхней багажной полке, затаился, слышал разговоры двух командированных. Один, с усиками, глаза беспокой­ные, навыкате, все ерзал, пил аккуратно, жаловался на язву, сразу видно, коммерсант, второй ему щедро подливал водку, расспрашивал про жизнь. Пассажиры на весь вечер ушли ужинать в вагон-ресторан. Когда вернулись — коммерсант быстро захрапел. Сергей хотел соскользнуть бесшумной тенью на пол, но стал свидетелем забавной картины. Второй пассажир не спал, притво­рялся, вывернул карманы пиджака соседа, прихватил его толстый портфель и растворился в темноте ночного коридора.

«О как! Хорошенькое дело, надо сматываться, наутро поднимется кипеж, заметут».

И все-таки он попался. Срезал толстый лопатник у такого же толстя­ка, бумажник был увесист, до отказа набит деньгами, но увалень оказался непрост, бывший милиционер, в какой-то миг он почувствовал пустоту в кар­мане, дернулся, мертвой хваткой схватил Серегу за руку.

Выяснили личность, он и не отпирался.

— Дом у тебя, парень, пуст, отец помер, мать в психушке, ты их довел, признавайся? — устало спросил пожилой следователь.

Сергей молчал, ни один мускул не дрогнул на его замкнутом лице, опу­стил голову, спрятал взгляд. «Ваша работа искать — ищи».

— Гастролируешь, не надоело? Ждет тебя казенный дом, слыхал про такой? Насмотрелся я за свою жизнь на таких. щипачей, в колонии из тебя всю дурь выбьют. Посидишь, как раз к совершеннолетию выйдешь.

Из колонии Ярошко освободился в начале весны, коротко стриженый, бледный, скулы на лице обострились. Через полгода волосы отросли, ровная челка нависла над бровями, пряча настороженный быстрый взгляд. Вид у чувака вполне лохматый, стильный. Вот отращу пушкинские бакенбарды, буду похож на музыканта или свободного художника.

Улыбался по привычке широко, демонстрировал металлическую верхнюю фиксу, она выглядывала изо рта пугающе неуместно, взгляд колюче царапал. В плечах раздался, потяжелел, но в движениях сохранились осторожная крадучесть и ловкость.

— Ты, Серега, точно спортсмен, как со спортивных сборов, накачался, тебе бы еще южный загар — красавец, — обнимал его старый кореш Юрка, встретились в пивной старого парка.

— Совет тебе пацанский — зови меня Серж, еще лучше Ярый, так меня окрестили. я благородный зек с высокой квалификацией.

— Почти аристократ. — перебил дружок.

— Забудем прошлое, все фуфло, сообрази чифирик. Будет и загар, на юга прошвырнемся, красивые девушки, на все лето отдых забил — заслужил, надо чуток прийти в себя после санатория.

Подошел к калитке дома, закрыто. Знал обходную тропинку через сад. Со стороны соседа забор повалился, земля вскопана, в саду убрано. Пусть поль­зуется, мне не жалко. В мастерской Генека порядок, чисто, даже зеленоватая бутля с остатками самогонки стоит, ничего ей не сделалось. Отлил в стакан, попробовал, крепость хорошая.

Огляделся. Найти бы те доллары, мать не любила нарушать заведенный хозяином порядок. Отодвинул тяжелый верстак с крышки подпола, спустился вниз. Надо же, все стоит на месте, все целехонько, вместо разбитой банки перевязанная веревкой коробка от обуви. Ах, мать, молодец, ничего не трону­ла, сохранила, для кого же? Не для сына, нет, для своего Генека.

Доллары не стал пересчитывать. Хороший куш сорвал, на две машины хватит и погулять останется.

Стены дома давили тишиной, с фотографий на него смотрела веселая Инна в обнимку с Генеком, как будто дразнила его всей своей прошлой жиз­нью, где ему, Сереге, не нашлось места. Из-под половиц на кухне шел нехо­роший запах.