Евгений Рудашевский - Бессонница

Мэт не сдавался, засыпа́л старика вопросами, а тот с улыбкой отвечал на них. Сказал, что среди амишей много тех, кто крепко держится традиций – избегает всего, что могло бы отвратить от веры, – но бывают и такие, у кого нравы мягче:

– Например, моя семья или мои соседи. У нас тут, в Хилсборо, не так строго. Мы свободно общаемся с english, – так он называл всех американцев. – Как видишь, с вами я говорю, не прячусь, – амиш впервые рассмеялся в голос.

Это был хороший знак, и Мэт не преминул напроситься в гости. Сказал, что хочет посмотреть, как живёт семья амиша, задать побольше вопросов, и я не сомневался, что Мэт говорит искренне – для него вся эта задумка с амишами в конечном счёте оказалась забавным и по-своему занимательным приключением. Я думал, что старик нам откажет, так как всё это прозвучало довольно странно, будто мы попросили смотрителя зоопарка проводить нас к клетке с какими-нибудь красноголовыми обезьянами, которых мы прежде видели только на «National Geographic», а теперь захотели увидеть вживую. Но старик, к этому времени назвавшись Якобом, ответил только, что сам тут ничем не поможет, так как ждёт автобуса:

– Я уезжаю к брату в Миссури. Правда, из-за пурги автобус задержался. Как бы совсем не отменили. А так… Зайдите к моему отцу. Может, он захочет с вами поговорить. Это недалеко.

Мне было непонятно, почему амиш, отказавшийся от электричества и всего остального, что было придумано после Иисуса , вдруг решил воспользоваться междугородным автобусом, но спрашивать об этом я не решился, да и подумал, что сейчас это неважно.

Мэт уговорил Якоба нарисовать карту, а я посмотрел на его коротко подстриженные и всё же грязные ногти, на его мозолистые руки, на его чёрный костюм. Вспомнил, как Мэт в шутку предложил подыскать среди амишей невесту и остаток дней провести в глуши: красить заборы в синий цвет, шлифовать табуретки и плодить маленьких амишей славянской внешности. Вспомнив это, усмехнулся и тут же вполне серьёзно спросил себя: вот дай мне возможность надеть точно такой же костюм, отпустить такую же бороду, в общем, дай мне возможность стать одним из амишей – и никакой учёбы, никаких экзаменов, никаких вопросов… Согласился бы я? Нет. Потому что их жизнь не так уж отличается от моей. И сломалось-то у меня что-то внутри, и дело тут не в том, какой именно костюм надеть: амиша или юрисконсульта…

Мысли переплелись в тугой пульсирующий клубок. В груди всё сжалось. Опять навалилась усталость – чересчур резко, неотвратимо. Захотелось лечь на пол, обхватить руками колени и закрыть глаза. И никуда больше не идти, ни о чём не думать.

Когда мы вышли из супермаркета, стало чуть легче. Я жадно вдыхал морозный воздух, надеясь, что грудь онемеет, что боль стихнет. Мэт, кажется, этого не замечал, торопил меня назад, к Крис и Эшли. Бодро размахивал пакетами, а я даже не знал, что он там купил, да и мне было всё равно. Голод отвлекал от мыслей, и я не хотел его утолять. Что бы на это сказал Джим и его приятели-бродяги?

Признался Мэту, что в табачном отделе показывал ID – продавец не поверил, что мне девятнадцать, и на самом деле это не имело никакого значения, и показывать ID мне несложно, но я боялся идти молча, поэтому схватился за первую возможность начать хоть какой-то разговор. Мэт ответил, что здесь так принято. Потом рассказал, как в одном из таких супермаркетов сорокалетняя женщина не могла купить себе сигарет, потому что не захватила с собой права, и продавец сказал ей, что не может вот так просто взять и продать ей сигареты, а женщина если и выглядела чуть моложе своего возраста, то уж явно не на семнадцать и даже не на двадцать или двадцать пять, ей бы и тридцать никто не дал, но продавец настаивал и сказал, что вызовет полицию, если она не успокоится, и женщина задрала топ и прокричала: «Видишь? Видишь?! Понятно?» – а продавец этого не ожидал и так растерялся, что в самом деле продал ей сигареты, будто её грудь была лучше любого ID.

Мэт нашёл эту историю чрезвычайно забавной, а мне смешно не было, но я тоже смеялся, и потом мы ещё несколько минут шутили по поводу того, как бы я мог доказать свои девятнадцать лет, и мне действительно стало легче, но под конец я вдруг спросил, был ли Мэт счастлив в детстве. Не стоило об этом спрашивать, потому что на ходу и невпопад такие вопросы не задают, если только это не часть шутки, а я спрашивал серьёзно, Мэт сразу понял.

Он мог бы не отвечать, пожать плечами или как-то пошутить. Но Мэт ответил. Сказал, что в школе ему было, в общем-то, весело, а детство, по сути, закончилось, когда умер отец. Помолчав, добавил, что в последние месяцы отец не вставал с кровати. Мэт часто сидел с ним, и ему разрешали играть на синтезаторе, который, собственно, отец ему и подарил. Потом Мэт зачем-то сказал мне, что его учитель музыки был похож на Якоба: такой же улыбчивый, чудаковатый и тоже ходил в одинаковых, застиранных костюмах.