Артур Аристакисян - Вырезанный живот. Мгновенный человек

Один алкоголик — умный, веселый малый — после лечения вернулся в свой город к своим друзьям и знакомым — и через три дня покончил с собой, потому что не мог ни к одному из них прикоснуться. Он говорил своим знакомым: я вас не чувствую.

Мой знакомый — такой же весельчак, выпивоха, сын поэта Кирсанова — прогулял все свои деньги и повесился. Перед тем, как повеситься, он оставил записку: «Я возвращаюсь домой, потому что у меня закончились деньги…»

Деньги — эквивалент затраченных страданий? Неважно, что огромные деньги могут принадлежать всего одному человеку, а страдания затрачены множеством других людей. Когда человек дает деньги церкви — это называют пожертвованием. Когда сам человек приносится в жертву — это также принимает вид денег, нечеловеческих денег, которых можно не касаться, но тратить, делать самые неожиданные вложения, покупки. Не выходя из дома, на блошином рынке судьбы можно за чужие деньги купить в чужие руки что-то страшное, и в чужих руках этим пользоваться.

Когда человеку-невидимке удалось окончательно надругаться над своей видимостью, принести в жертву свой человеческий вид — другие люди, в силу его невидимого уродства, приняли вид его рабов, его рабской силы. Он расплачивался с ними их же руками и деньгами. Наслаждался их разнообразными бытовыми страданиями. Переставлял и воровал их вещи. Он стал их судьбой. Бог дал — Бог взял.

Жертвы есть нравственные, психологические, всякие: но, в конечном счете, платят последним, что есть. Платят своей уязвимостью, видимостью. Не хочешь, чтобы к тебе прикасались — к тебе прикасаются, делают с тобой, что хотят. Боишься на себя в зеркало посмотреть — но что-то заставляет, потому что в зеркале смерть надела твою маску и смотрит на тебя с таким видом, мол: хорошо, пока есть, чем платить. Не как человек-невидимка: антижертва такая! Он просто отказался от своих денег, чтобы не платить. Надругался над своей видимостью и над всеми. Занял — и не вернул. Показал кукиш вместо денег. Пустое место — вместо плоти и крови.

Я не считаю для себя такое поведение возможным. Я не считаю деньги в чужом кошельке. Расплачиваюсь последним, что есть: своей идентичностью, обликом. Со мной расплачиваются моим же осязанием. Продавец не позволил мне прикоснуться к покупке. Я пересчитал и передал ему в руки 150 рублей за диск с песнями третьего Рейха, чтобы прийти домой и послушать, в себя немножко прийти. Он ничего мне не дал; сказал, что я купил этот диск для него. Я потер пальцами, которыми только что пересчитал и передал деньги — и остался при своем мнении. К своей покупке не прикоснулся, ничего, кроме самих пальцев, не ощутил. Ничего не слизнул. Ничего не взял. На людях — так. Плачу за свое осязание. Зато у себя в квартире, когда один, могу свободно брать и переставлять вещи. Потираю руки: есть чем расплачиваться. Ставлю кастрюлю на плиту, варю в ней воду, завариваю крепкий цейлонский чай. Сплю, как младенец, по шестнадцать часов в сутки. Просыпаюсь, никаких снов не помню. Поднимаю левую ногу, сгибаю в колене, опускаю на пол. Поднимаю чашку с пола, допиваю, что в чашке, делаю в ней гоголь-моголь — и понимаю, как много у меня над собой власти. Как сказал Медведев, или Путин: «В мире бушует кризис, но граждане России живут в тихой экономической гавани…» Но относилось это только к одному гражданину, ко мне. Присвоил продавец мою покупку, подарил ее себе от моего лица — я потер пальцами, как делают, когда хотят сказать про деньги, и взял свои денежные средства осязанием назад. Вот они — денежки.

Наступила всеобщая инфляция осязания в мире. Но мне это не грозит. Наоборот, я могу этим воспользоваться, чтобы собраться в кучку, смяться в комок. У меня свои параметры личности и тела, но я не поступаю, как человек-невидимка. Мои деньги — у меня в самих пальцах, и на запястье, и на лбу. Поэтому постоянно попадаюсь всем на глаза, меня трогают, хватают, бьют. Я — никого не могу тронуть, даже ребенка.

Ребенок может меня избить, изнасиловать, я дать ему отпор не смогу. Только пальцы потираю в ответ, чтобы видели, что я хочу сказать. Что я не мот и знаю цену деньгам, могу считать деньги не хуже их. Только я не считаю чужие деньги в чужом кошельке. Стоит мне вернуться домой — я попадаю на пиршество плоти. Могу до всего дотрагиваться, всем распоряжаться. Потираю руки, но на людях потираю пальцы, как делают, когда хотят намекнуть на деньги. Меня заденут — я пальцами потру. Ударят — я пальцами потру. Раком один раз поставили — я тоже пальцами потер. Мол: за такие услуги деньги платят. Но я свои денежки все равно получил — пальцы потер.