Артур Аристакисян - Вырезанный живот. Мгновенный человек

После разбора копировального аппарата на детали останется один лишь голый факт. Мы снова адаптируем подлинник Шекспира, рукопись «Укрощение строптивой». Но на сей раз — к подписям, которыми мы в психиатрической больнице голосовали за Медведева.

Голосуют — как?! Расписываются — закорючки ставят. Я свою закорючку поставил, как во втором классе, когда Наташке Брусникиной в записке волосок нарисовал. У тебя на писе волосики какой длины? У меня — такой. А у тебя? А у меня — такой. Берем подписи пациентов психиатрической больницы, проголосовавших, и адаптируем к этим подписям руку Шекспира, оригинал рукописи. И приходим в гости к бедному Тому из «Короля Лира». Помните, в ночлежке для отверженных людей, став таким же нищим бродягой, король замечает несчастного, полуголого человека в грязи, но не узнает его? А все началось с того, если помните, что король не потерпел, что его младшая дочь не стала радоваться его доброте.

Адаптируем руку Шекспира к закорючкам, которыми проголосовали пациенты психиатрической больницы № 5 — и получим бешеную любовь еврейки к нацисту, получим «Укрощение строптивой», где этот парень окажется нацистом, еврейка — строптивой.

У Медведева руки нехорошо торчат. И у Путина с руками та же история. Я снова это увидел: две руки — как две петли, четыре руки — как четыре петли. Я это уже видел на чердаке двухэтажного дома перед тем, как попал в Псково-Печорский монастырь, в руки слепого инока отца Мельхиседека. Изучал там социальные науки, учился читать на языке слепых.

Когда вернулся домой, обнаружил там разгром, снял с петли маленького плюшевого медвежонка, лег с ним, стал его тискать, чтобы из него сыпался порошок — громко и долго я смеялся, перепугал соседей. Потому что Медведев и Путин могли стоять не в нашем отделении в столовой, а на большом экране в том самом телевизоре, который прислали в подарок ко дню выборов президента. Но не я один увидел, что они молча стоят в столовой рядом с уже включенным телевизором. И не я один обратил внимание на их руки: что у них с руками.

Зашел в музыкальную лавку купить диск с песнями Третьего Рейха, полечиться. После такой музыки сразу все душевные ранки зарубцовываются. Продавец берет у меня деньги, но диск не отдает, держит в руке, говорит, спасибо. Я прошу у него мой диск. Он говорит: «Ты же мне только что его подарил. Нехорошо брать подарки обратно. Когда маленький был, тебе этого не говорили? Что ж, видимо, придется мне заняться твоим воспитанием», — и легонько стукнул меня этим диском по лбу. Я увидел, что за моей спиной стоят две молоденькие девушки и наслаждаются моим позором. Я потер пальцами, чтобы все они увидели, что такое для меня деньги — и выскочил на улицу. Пошел по дороге, вернулся домой, не раздеваясь, прямо в плаще лег под одеяло и стал думать. Я понял, что это был за человек, что он хотел сказать. Он хотел сказать, что кошелек дороже денег. Но это не так. Деньги дороже кошелька. Я потер пальцы. По сравнению с моим так сильно развитым осязанием, его деньги — это пустой кошелек. Я ненавижу то, что он называет деньгами. Поэтому такие люди, как он, ненавидят меня, плюют мне в лицо. Пролежав под одеялом почти сутки, я вскочил и отправился в гостиницу «Пекин».

В гостинице «Пекин», как в старые добрые времена рассказал, что хочу вступить в коммунистическую партию Китая. Велели подождать, принесли чай: индийский. Принесли литературу. Сказали, чтобы я прочитал — и пришел снова, когда все выучу. Я не стал говорить, что все это уже было. Что уже приходил в гостиницу «Пекин» в 91‑м году, писал заявление о вступлении в партию. Они или другие китайцы давали мне эту же литературу. Сказали, чтобы я внимательно все изучил.

Я поступаю, как тогда: уебываю, как можно дальше, со всей литературой, что они мне дали — и сдаю ее в букинистический магазин, где меня тоже хорошо помнят.

Мои путевые записки «Голый армянин» писались под вопрошающим взглядом ослиной челюсти.

«А чем ты полезен? — говорила своим видом ослиная челюсть. — Ты до сих пор так и не доказал, что ты человек».

Я ничего не мог с этим поделать. Меня совершенно измучили вопросы. Я купил ослиную челюсть на рынке в крохотном городке в Кашмире. Возил с собой, лежа поднимал над головой, чтобы сквозь нее шли лучи солнца — и отвечал на ее вопросы.

Руки сами тянулись к сумке, доставали и поднимали ослиную челюсть, словно она сама выбиралась из сумки, брала мои руки, как два костыля, чтобы подняться и посмотреть мне прямо в глаза, поговорить по душам. Она говорила, что я не достоин называться человеком. Это не было депрессией. Нормальный мужской разговор. Потом я побывал в состоянии клинической смерти. Сторож в реанимации сказал, что он сжег мою ослиную челюсть, как мусор.