Карел Мисарж - Окраина

Франтишек с девушкой уходят среди последних. Идти к монастырю уже поздно, и они двигаются вслед за телегой, нагруженной шкафами, кроватями, столами и детьми.

В поезде оба облегченно вздохнули и рассмеялись своему вздоху. Впервые с того момента, как они утром ступили в серебристые лужи Уезда, обоим легко дышится. Они вдруг опять стали просто студенты, у которых еще вся жизнь впереди.

— Теперь я ничуть не удивляюсь, что ты хочешь уехать в пограничье. Здесь я ни за что на свете не согласилась бы жить, — говорит девушка, с наслаждением откидываясь на жесткую спинку сиденья, в уголки которого набилась серо-черная сажа.

— Да нет, не так уж тут страшно, — защищает честь Уезда Франтишек, невольно повторяя слова отца. — Людям теперь живется лучше.

Но девушка упорствует:

— А мне до этого дела нет. Не я стану вызволять их из беды, вытаскивать из гнилых нор. Ничего общего у меня с этим нет. Когда я попала в медицинский институт, решила раз и навсегда: из Праги не уеду! А это все, — она махнула рукой на удаляющийся Уезд, — напоминает мне наш городишко. Но моя жизнь — моя, и я имею право делать с ней, что хочу.

Франтишек чуть было не заспорил, но ее последняя фраза лишила его и слов, и аргументов. Он только отметил общеизвестное:

— У меня есть возможность работать в Праге, да нет жилья. У большинства моих товарищей есть в Праге жилье, зато нет возможности работать. Так-то!..

На Дейвицком вокзале они расстались, не уговариваясь о следующей встрече, не обещая даже звонить. Франтишек уходит по каштановой аллее, его шаги заглушает прошлогодняя трава; каблучки девушки звонко отстукивают по тротуару, мощенному мелким камнем. В это время суток Дейвице — мирный район тихих вилл с садами. По вечерам здесь гулко разносятся шаги.

Прага в тот день удивительно прекрасна. За каждым окном манит Франтишка счастье. Оно обгоняет его, ждет, когда он доберется до проспекта. И тогда вместе с ним оно заглядывает в витрины, в окна маленьких трактиров, освещенные спокойным светом люстр, в недра винных погребков, где нет-нет да и взорвется девичий смех. Оно лукаво подмигивает Франтишку, а тот нервно дергает плечом и вполголоса спорит с этим вцепившимся в него, как клещ, счастьем:

— Ну и что? Ну, освещенная витрина. Трактир. Погребок с пьяными девчонками. Что тут такого?

У самого дома, где он живет в квартире своего приятеля, Франтишку наконец-то удается избавиться от незримого провожатого. И сразу ему становится лучше. Что там лучше — ему чудесно! Он ходит по теплой комнате и рассказывает приятелю — тот валяется на кровати — о горящем вагоне, о крысах и стрельбе по ним. И вдруг без всякой логической связи выпаливает:

— Решено — я отказываюсь от места в Праге!

Приятель вскакивает, бросается к Франтишку, и тот, положив ему руки на плечи, почти шепчет:

— Жить я все равно бы не смог в Уезде! И потом, думаю, мы с тобой так привыкли друг к другу…

— Ты серьезно? — еще не верит приятель.

— Не знаю, но я хочу, чтоб в пограничье мы уехали вместе.

Фантастического шанса для Франтишка — а это и была та самая тень, что лежала между ними, — больше не существует.

— И начнем действовать сейчас же! — восклицают оба в один голос.

Приятель мчится в гостиную, где на столике, окруженный зеленоватыми безделушками, стоит телефонный аппарат — как ни странно, строгого черного цвета. Приятель набирает номер железнодорожной справочной. В зеленую гостиную входит его отец — в эту предвесеннюю пору он снова на месте, в министерстве. И тут вдруг Франтишку становится ясно, какое расстояние отделяло его от приятеля. Отец последнего улыбается благосклонно, ибо события наконец-то приняли нужное направление, соответствующее теперешней фазе исторического развития. Если народно-демократический режим предоставляет всем одинаковое право на образование, то, спрашивается, почему один, получив его, должен жить в наспех построенном общежитии в пограничном городе, вместе с землекопами и разнорабочими, а другой, став ассистентом преподавателя института, может подыскивать себе невесту среди собственных студенток?

Приятель дозвонился наконец до справочной и начал покрывать листок бумаги корявыми цифрами, обозначающими время отправления утренних поездов, а отец его, пошарив в баре, вытащил бутылку с бесцветной жидкостью и удовлетворенно промолвил:

— Сливовица. Домашнего изготовления. Из Моравии.

Наполнив три миниатюрные рюмки, он обратился к Франтишку: