Карел Мисарж - Окраина

— Там, где общие сени, коридоры, галерейки, клозеты, где общая навозная куча и общая сточная канава, — там не может быть отдельного замкнутого существования. Всем известно, что ты ел и от чего тебя тошнит. И вообще, — он обводит рукой всю кухню, — что здесь красть-то?

Девушка, проследив за его жестом, начинает тихо смеяться. Потом она становится серьезной и говорит извиняющимся тоном:

— Не истолкуй мой смех превратно, но все здесь такое странное…

Лучше б уж смеялась. Вполне возможно — более того, несомненно, — Франтишек присоединился бы к ней, и они посмеялись бы вместе. А так Франтишку остается промолчать, чтобы затем, за неимением другой темы, банальнейшим образом осведомиться, не хочет ли гостья есть. Нет, но от чашки кофе она не отказалась бы. Не тут-то было! В Жидовом дворе известен лишь один способ приготовления кофе с молоком. Раньше в кружку с таким кофе крошили хлеб. Теперь пьют с белыми булочками. Или с печеньем и пирожками. В плане Франтишка обнаруживается трещина. На черный кофе он не рассчитывал. Сначала он прикидывается, будто шарит в буфете — отвык, мол, забыл, где что лежит. Тем временем до него доходит, что от девушки его отдаляют не ее капризы и не местечковые предрассудки, а черный караван подвод, запряженных вороными конями, облупленный стол, за которым она сейчас сидит, ржавый умывальник за ее спиной и печка, сконструированная из молочного бидона. Это так просто… И Франтишек беспомощно разводит руками:

— Здесь не пьют черный кофе…

Затем он уверенным движением сует руку за изголовье одной из кроватей и извлекает оттуда литровую бутылку с ромом, почти полную. Во все время этой процедуры Франтишек не спускал с девушки глаз.

— Зато рому у нас сколько угодно. В чай, или если вдруг кому станет нехорошо. Мать прячет его от отца.

Они выпили по изрядной порции, налив ром в стаканчики из-под горчицы, и Франтишек сказал просто:

— Не хотел я тебя сюда привозить. Когда кого-нибудь любишь, хочется дать ему самое лучшее. Познакомить с самой приятной семьей, с самыми симпатичными друзьями. Дарить ему самые красивые вещи. Луну с неба достать…

Девушка, однако, и не думает клюнуть на такие слова, что вполне естественно. Вот если б Франтишек обрывал лепестки ромашки, приговаривая «любит — не любит», она стала бы с ним кокетничать: юности ближе поэзия. Поэтому девица даже рассердилась:

— Ты совершенно сдурел. По-твоему, я живу в лучших условиях?

Франтишек снова наполнил стаканчики из-под горчицы. Весело глядя на девушку, потянулся к ней чокнуться и вместо тоста небрежно бросил:

— Нет, но ты вовсе не обязана выбираться из этих условий вместе со мной.

Если в его взгляде и был намек на ожидание, что дело, неудержимо стремящееся к развязке, вдруг каким-то образом еще повернет вспять, то после ответа девушки даже этот намек исчез навсегда. Ибо девушка, залпом опорожнив стаканчик, покачала головой и улыбнулась:

— Это правда.

У обоих еще сильно колотится сердце, но третью порцию рома они пьют уже как друзья. И даже не осознают, что в минимальный отрезок времени разрешили проблему, над которой поколениями бьется и литература, и большинство людей. И так как говорить им уже не о чем, так как удивительная метаморфоза, преобразившая любовь в товарищеское чувство, уже завершилась, а жилище Франтишковых родителей не таит в себе никаких достопримечательностей, красот или загадок, то Франтишек наливает по последней и сует бутылку обратно за изголовье кровати, пробормотав с извиняющейся улыбкой, адресованной скорее матери:

— Скажем — отец выпил…

Потом он сполоснул стаканчики, поставил их на место и предложил девушке прогуляться к бывшему монастырю. Во-первых, это единственное место в Уезде, где можно гулять, а во-вторых, на Франтишке и его приятельнице уже начинает сказываться действие алкоголя. Оба раскраснелись, движения их, в том числе движения губ, когда они улыбаются, несколько развязнее, чем того ожидал бы бесстрастный наблюдатель. Они встают; девушка, обведя взглядом кухню, спотыкается о мешок со свастикой, изображающий коврик на полу, и разражается смехом, отнюдь не обидным; и оба покидают дом, где никакой оптический обман не ввел гостью в заблуждение.

Белые усадьбы с распахнутыми воротами на сей раз не вдохновляют Франтишка на воспоминания. Они миновали Казарму, откуда им следовало свернуть к «соколовне». Дверь в Казарму тоже открыта настежь, длинный черный коридор зияет пустотой. Не шатается по нему ни один пьяница, нет ни одной собаки, не слышно крика младенца. Только ветер, проникая в зарешеченные окна без стекол, хлопает дверьми брошенных жилищ. Мимо Казармы проходит сток для отходов пивоварни, который чуть дальше расплывается, образуя болото. Над болотом стоит железнодорожный вагон, вокруг вагона — толпа. Сегодня деревня совсем опустела, словно этот одинокий вагон собрал вокруг себя всех ее обитателей. До него недалеко, и Франтишек предлагает взглянуть, что там делается. Девушке безразлично. О монастыре ей все равно ничего не известно, а вагон — ближе. Когда дорога представляет собой сплошные лужи да слякоть, это обстоятельство нельзя не учитывать.