Карел Мисарж - Окраина

— Половина моих товарищей — из Словакии, из Моравии, из пограничья, и они уехали из дому раньше, чем я, — попытался Франтишек направить ход мыслей матери в свою колею.

— Но ты-то не из Словакии и не из Моравии.

После этого уже не было смысла что-либо направлять и объяснять. Мать накрепко утвердилась в позиции самобичевания.

Чем ближе день отъезда Франтишка, тем больше старается мать как-то украсить эти две темные каморки, из которых одна — кухня, другая — спальня. Ее старания, конечно, производят комическое впечатление. Кухня — маленькая, квадратная. Одну ее сторону занимает большая плита с неизменным деревянным ящиком для угля и аккуратно сложенной кучкой дров и щепы на растопку, далее ржавый, побитый умывальник с двумя неизменными ведрами: одно для грязной воды, которую выхлестывают в сток посреди Жидова двора, другое для чистой, которую носят из колонки в противоположном углу двора; за умывальником — дверь в сени, общие на три квартиры, и ужасающе облупленный сундучок, в котором хранятся поломанные игрушки да рваная детская одежонка на заплаты.

Вдоль противоположной стены стоят две кровати: одна обыкновенная, деревянная, другая складная, железная и почему-то на колесиках. Остальные две стены занимают окна во двор и дверь в спальню. Над плитой на стене — полка для посуды, над дверью, под стеклом, вышитое изречение: «Пусть якорь бурей унесет — плыви спокойно: бог спасет!» Над этим двустишием — волна, как на детском рисунке, и пожелтевший парусник.

Истоптанные, с выпирающими сучками половицы покрывают мешками двух сортов: в будни-из-под картошки, по праздникам — из-под зерна.

Все дети, начиная с Франтишка, учились читать по этим мешкам. На мешках из-под зерна, под имперским орлом, распростершим крылья и несущим в когтях кружочек со свастикой, значилось: «Böhmen und Mähren», а то еще: «Österreich», «Canada», «Hungaria» [37].

В так называемой спальне негде повернуться. Бессмысленно было бы пытаться внести хоть какую-то систему в это слепое нагромождение вещей. Две кровати, еще из бабушкиного приданого, кушетка со сломанной ножкой, замененной половинками кирпичин… Когда Франтишек был маленький, они с Йиркой Чермаком играли в лошадки. Взяв в руки по половинке кирпича — это были копыта, — они разгуливали на четвереньках по квартире. То-то копыта стучали!

Печка, топившаяся опилками, два шифоньера — остаток спального гарнитура из Судетской области, — детская кроватка с прелестными ангелочками, парящими над детками, похожими на дебилов. Множество табуреток в виде полых кубов, служивших некогда для курьезной цели. В верхней плоскости этих кубов были отверстия, под которые ставилась ночная посуда… На такие кубы садились господа в замке на родине Франтишка. Затем — а может, и не сразу, а лишь по мере наполнения посудины — кто-нибудь из слуг ее выносил. После возникновения в 1918 году Чехословацкой республики подобного рода феодальные привычки ушли в прошлое, а «кресла» очутились на свалке, откуда и унес их Франтишков отец в виде почина для своего нового тогда домашнего очага. Отверстия он заколотил досками, чтоб можно было нормально сидеть, а внутри «кресел» стали складывать старую обувь: разбитые ботинки, туфли, деревянные башмаки, которые во время войны выпускали заводы Бати.

Окна спальни, забранные решетками, выходят в поле; под ними — стол, за которым каждый день занимается Франтишек. Решетки, видимо, приделаны для защиты от возможных воров — хотя трудно себе представить, чтоб какой-либо вор польстился на имущество в этом доме, — и прутья в них так часты, что Франтишек даже в детстве не мог просунуть голову. А теперь тем более. Да и зачем ему? Невозможно придумать этому жилью хоть видимость уюта, как ни скреби стены и пол, как ни переставляй горшки с цветами, и старания матери подобны усилиям бедной девчонки, собирающейся на танцы. Выпросит платье у подружки, причешется в парикмахерской, надушится, намажется, но выдадут ее большие руки с красной потрескавшейся кожей…

Наивные попытки матери предотвратить уход сына, заменяя на полу мешки из-под картошки мешками из-под зерна, вызывают тягостное чувство, раздражают и достигают противоположного эффекта. А когда мать вдобавок к этому начала еще и покрикивать на остальных детей, чтоб не мешали Франтишку учиться, когда она взяла обыкновение с наигранной небрежностью спрашивать его по утрам, в котором часу он вернется домой, чтоб собственноручно приготовить для него любимое кушанье, то это только ускорило решение.