Кристоф Оно-ди-Био - Сирена

— Тебе помочь?

— Отдыхай. Я справлюсь. Детей няня накормила крокетами с хамоном. Они играют, потом посмотрят Диснея. Ты сиди, ни о чем не беспокойся.

Мой сын приходит поцеловать меня, и это всех умиляет.

Вдовец всегда умиляет, особенно когда он еще и молодой отец.

Карима знакомит меня с их друзьями. Веронами. Изабель — психотерапевт, но называет себя «врачом души», Жером — архитектор. «Как Нана», — ловлю я себя на мысли.

Здесь и Бальзамо, с которыми я уже встречался, — университетские преподаватели, и еще трое друзей, они живут в красивом отеле, что расположен в деревне; длинноногую девушку с цветущим лицом зовут ирис, и она флористка, такого нарочно не придумаешь, и с ней двое мужчин, Лоран — дантист в XVII округе, Джибрил — бывший алгоритмический трейдер, ныне data scientist [63] Data Scientist ( англ. ) — дата-сциентист, специальность, требующая обладания глубокими знаниями в области математической статистики, машинного обучения и программирования. . Попытка дать определение этой профессии и становится темой первого разговора за ужином. Потому что все обещали: ни слова о терроризме. Джибрил очень мил и педантичен, он объясняет, что его job [64] Работа ( англ .). состоит в анализе и моделировании данных, которыми располагает предприятие, «с умом» и в реальном времени, чтобы лавочка работала лучше и «генерировала больше богатств». он говорит о «базах NOSQL», о machine learning и, видя, что большинство сотрапезников ничегошеньки не понимают и просто слушают из вежливости, резюмирует:

— Речь, в принципе, о том, чтобы определить через алгоритм, что любит клиент, чтобы затем предложить ему то, к чему он привык. А если мы еще не знаем его привычек, отыскать все следы, которые он оставил в интернете, чтобы предугадать, что он купит. И он действительно покупает.

— То есть ты помогаешь компаниям продавать еще больше, — говорит Карима.

— Не больше — лучше.

— И потом, речь не только о продажах, — добавляет Лоран. — В области здравоохранения это тоже исключительно ценно. Благодаря сбору данных медицина достигнет своей конечной цели — не только лечить пациентов, не зная, выздоровеют ли они, но и предупреждать болезни, чтобы, стало быть, не пришлось их лечить. Мы победим смерть…

— Есть еще несчастные случаи, — вставляет архитектор, и его тотчас осаживает взгляд Артура, который наверняка сказал всем, что некоторые темы нынче вечером под запретом. Он подмигивает мне — мол, не бери в голову.

Джибрил рассказывает нам, что в 2008 году в интернете были доступны 480 миллиардов гигаоктетов различных данных, сегодня же около восьми зеттабайт.

— Разве не говорят «зеттабит»? — спрашивает Хлоя Бальзамо.

Ее муж едва не давится лангустином, блестящим от экологически чистого масла. Мадам Верон перестает жевать своего. Панцирь свисает у нее изо рта.

— Хм, нет… — Отвечает Джибрил. — Говорят «байт». Биты — это совсем другое, другая единица измерения. В зеттабайте восемь зеттабит. Эквивалент объема 250 миллиардов DVD.

— А я никак не могу собрать тысячу подписчиков в инстаграме, — замечает Карима и подкладывает рис дантисту, который сияет безупречной улыбкой, опровергая присловье про сапожника без сапог.

Разговор обтекает меня. Я скучаю, но не слишком. Слава богам, ни одна тема близко меня не затрагивает. Меня спрашивают, писали ли в газете о data scientists.

— Да, как о самой сексуальной профессии нового века.

Джибрил улыбается, он тронут.

— Я всегда говорю, что он — синтез Колумба, как первооткрыватель этих океанов данных, и Коломбо, потому что должен заставить их говорить, как инспектор — свои улики, — добавляет Лоран, поглаживая его по руке, и мне от этого жеста немного грустно.

— Кто хочет вина? — спрашивает Артур.

— Оно изумительное, — кивает архитектор. — Я все же удивляюсь, что со всем этим знанием данных не получается остановить террористов, они ведь оставляют столько следов в социальных сетях…

— Жером! — одергивает его Карима. — Сказано же, что об этом мы не говорим.

— И правда, извини.

Флористка Ирис смотрит на меня блестящими глазами. Во-первых, говорю я мало, а от молчаливых мужчин ожидают очень многого. И потом, будучи вдовцом, я не только умиляю, я по определению вакантен сердцем и телом — и такой я единственный за этим столом.

Архитектор спрашивает Ирис, как она стала флористкой; та отвечает, что, когда была маленькой, ее мать ставила цветы во всех комнатах, даже в ванной, и на ее школьный портфель тоже, по цветку в день. Прекрасная идея, на мой взгляд. Ирис долго была охотницей за головами, пока не открыла собственную охоту, поняв, что у наемного труда нет будущего, — вокруг этой темы и завязался второй разговор за ужином. Ирис со знанием дела рассуждает об углеродном балансе цветка, импортированного из Эквадора, напоминает, что ездит в Ронжи [65] Самый крупный в Европе оптовый рынок, расположенный в пригороде Парижа. , что покупает только напрямую, и сводит свое ремесло к единственному вопросу: «Как работать с дарами природы в мире, где технологии и виртуальность стали альфой и омегой всего?» С увлечением она рассказывает нам, что гипсофила вышла из моды, в отличие от дельфиниума и Heliconia. Она употребляет такие выражения, что я прихожу в восторг, например «забытые красавицы» — о цветах, которые снова входят в моду, — и unexpected wild.