Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

– Точно, – подтвердил Тарик. – Фламинго. Когда талибы нашли картины, больше всего их разозлили длинные голые птичьи ноги, – продолжал он. – Они связали двоюродному брату ноги, всыпали палками по пяткам и сказали: либо ты придашь картинам приличный вид, либо мы их уничтожим. И несчастный художник взялся за кисть и пририсовал каждой птице штаны. Вот так на свет появились угодные исламу фламинго.

Лейла фыркнула, но постаралась сразу подавить смех. Ей было стыдно за свою щербатую улыбку, за желтые зубы, за распухшую губу, за ранние морщины. Неумытая, непричесанная – в каком виде она предстала перед Тариком?

– Но все-таки последним посмеялся он, художник. Штаны-то он намалевал акварельными красками. И когда талибы ушли, он просто смыл акварель.

Тарик улыбнулся – Лейла отметила про себя, что у него тоже нет переднего зуба, – и зачем-то посмотрел на свои руки.

– Точно.

На нем был паколь, тяжелые высокие ботинки и черный шерстяной свитер, заправленный в брюки. А ведь раньше он был куда веселее, не делал пальцы домиком, не повторял «точно». Неужели то, что он теперь взрослый человек, так пугает ее? И эти его неторопливые движения, эта утомленность… Да ведь ему целых двадцать пять лет! Высокий, гибкий, бородатый. Лицо обветренное, загорелое (и какое красивое!), руки покрыты мозолями, вены набухли. Лысеть начал. И карие глаза словно выцвели. Или, может, в комнате просто мало света?

Лейле вспомнилась мама Тарика, ее выгоревший парик, неторопливые манеры, мудрая улыбка. И его отец – с лукавыми глазами и неизменной шутливостью. Еще у калитки, захлебываясь слезами, Лейла поведала, какие вести дошли до нее о судьбе Тарика и его родителей. Он только головой покачал. И сейчас она желала знать, что с ними случилось на самом деле.

– Родители умерли, – печально произнес Тарик.

– Ой, извини. Мои соболезнования.

– Вот так. Не будем об этом. – Он вытащил из кармана сверток и протянул ей: – Держи. Это тебе от Алены с наилучшими пожеланиями.

Внутри оказался кусок сыра, обернутый в пластик.

– Алена. Красивое имя. – Лейла постаралась, чтобы голос не дрожал. – Твоя жена?

– Моя коза. – Он выжидательно улыбнулся: вспомнит или нет?

И Лейла вспомнила.

Ну конечно. Так звали дочку капитана, влюбленную в первого помощника, в том советском фильме, который они с Тариком смотрели в день окончательного вывода советских танков и военной техники из Кабула. На Тарике еще была смешная меховая шапка с ушами.

– Мне пришлось вбить в землю кол и привязать ее. И поставить вокруг изгородь. От волков. У подножия гор, где я живу, совсем рядом (и полукилометра не будет) лесок. Ели, пихты, немножко кедра. Вообще-то они из лесу носа не высовывают, волки-то. Но представь себе, пасется коза, блеет, охраны никакой… Искушение для хищников. Пришлось принимать меры.

– У подножия каких гор ты живешь? – Пир Панжал [55] Один из гималайских хребтов. , Пакистан. Городок, где я живу, называется Мури. Это летний курорт, час езды от Исламабада. Зеленые холмы, горный воздух, летом прохладно. Рай для туристов. Его построили еще британские колонизаторы при королеве Виктории, чтобы было где спасаться от жары. С давних времен там сохранилась чайная, несколько коттеджей, говорят, типично английских. А главная улица называется Мэлл. На этой улице почта, базар, рестораны, лавки, которые впихивают туристам цветное стекло и ручной работы ковры по завышенным ценам. Что забавно, движение там одностороннее. Представляешь, одну неделю все едут в одну сторону, а другую – в противоположную. Местные говорят, в Ирландии кое-где до сих пор такое движение. Не знаю. Жизнь там течет спокойно, неторопливо, и мне это нравится. Мне по душе Мури.

– И твоей козе тоже? Алене-то?

Своей шуткой Лейла хотела перевести разговор немного в другую плоскость, ей было крайне интересно, кто еще, кроме Тарика, очень не хочет, чтобы козу съели волки.

Но Тарик лишь кивнул в ответ. Молча. – Твои родители тоже… Сочувствую.

– Значит, ты слышал.

– Я тут поговорил с соседями… – Тарик вдруг осекся. (Что они ему такое сказали?) – Знакомых никого не осталось. Все новые лица.

– Все уехали. Из старожилов точно никого нет.

– Не узнаю Кабул.

– И я не узнаю. Хоть никуда отсюда и не уезжала.

– А у мамы новый друг, – объявил Залмай после ужина. Тарик давно ушел. – Мужчина.

– Да что ты? – оживился Рашид. – Нука, ну-ка…

Тарик попросил разрешения закурить.

– Некоторое время мы жили в лагере беженцев Насир Бах. – Тарик стряхнул пепел в блюдце. – Когда мы туда прибыли, в лагере уже проживало шестьдесят тысяч афганцев. Нам повезло, лагерь, был далеко не самый плохой. Во времена холодной войны, наверное, считался образцовым. Запад всегда мог сказать: мы не только поставляем Афганистану оружие, смотрите, как мы обустроили несчастных.