Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

По пути в приют Азиза мрачнеет на глазах, уже не размахивает руками, не щебечет птичкой. Так происходит всякий раз перед расставанием. Теперь Лейла изображает оживление, нервно смеется, старается говорить о веселом. А когда ей не хватает слов, вступает Мариам.

Настает минута прощания. Рашид садится в автобус и уезжает на работу. Азиза машет рукой и понуро бредет вдоль стены приюта. У Лейлы из головы не идет дочкино заикание. Что она там говорила про перемещения тектонических плит?

Они происходят так ужасно глубоко, что на поверхности ощущается только легкая дрожь.

– Убирайся, уходи! – кричит Залмай.

– Тише, – успокаивает его Мариам. – На кого это ты кричишь?

Залмай показывает пальцем:

– Вон на того мужчину.

У их калитки стоит какой-то человек и смотрит на них. Вот он отрывается от стены и ковыляет навстречу им. Вот он расставляет руки.

Лейла замирает на месте.

Из горла у нее вырывается клокотание.

Ноги подкашиваются. Опереться на Мариам… да где она? Нет, не надо шевелиться. И дышать не надо. И моргать. А то вдруг возникший перед ней образ пропадет. Развеется. Исчезнет.

Оцепеневшая Лейла смотрит на Тарика. И боится вздохнуть. И не может насмотреться.

Проходит целая вечность.

Лейла зажмуривается. Открывает глаза. Вот он, Тарик, никуда не делся.

Лейла осторожно делает шаг к нему. Еще один. И еще.

А потом срывается с места и бежит навстречу.

Мариам

Наверху, в комнате у Мариам, Залмай начинает капризничать. Сначала он кидает мячик в пол, в стены, пока Мариам не делает ему замечание. Дерзко глядя ей в глаза (ты, мол, для меня не указ), мальчишка не унимается. Потом они перекатывают друг другу по полу игрушечную «скорую помощь» с надписью красными буквами на боку. От Мариам – к Залмаю, от Залмая – к Мариам.

Мимо Тарика Залмай прошмыгнул, прижав к груди мячик и засунув большой палец в рот – верный знак, что он в тревоге. На Тарика он глядел с величайшим подозрением.

– Кто этот человек? – снова и снова спрашивает он у Мариам. – Он мне не нравится.

Мариам начинает было объяснять, что мама и этот дядя выросли вместе, но Залмай даже не слушает – возится со «скорой помощью», поворачивает ее задом наперед и вдруг заговаривает про мячик.

– Где он? Где мячик, который мне купил Баба-джан? Где-где-где? Хочу мячик! Хочу! – Голос его срывается на визг.

– Да где-то здесь, – пытается успокоить его Мариам.

– Нет, он пропал! – истошно кричит Залмай. – Я знаю, он исчез! Где он? Где мой мячик?

– Вот он! – Мариам выуживает вожделенную игрушку из-под шкафа.

– Нет, не он! – в голос рыдает Залмай, сжав кулачки. – Это не тот! Дай мне настоящий! Где настоящий? Где-где-где?

Входит Лейла, берет сына на руки, вытирает ему мокрые щеки, гладит по кудрявой голове, шепчет на ушко ласковые слова.

Мариам выходит из комнаты и останавливается у лестницы. Сверху ей видны только вытянутые длинные ноги сидящего на полу Тарика, настоящая и протез, в штанах цвета хаки.

А в гостиной даже ковра нет, какой позор! Постойте! А ведь этот швейцар, которого они встретили в «Интерконтинентале», когда звонили в Герат, ей и вправду знаком! Только тогда на нем была тюбетейка и темные очки, вот она его сразу и не признала! Да и давненько это было, целых девять лет прошло. Он еще все вытирал лоб носовым платком и просил пить…

Вот оно что, оказывается! А таблетки он глотал тоже только для виду? И кто из них сочинил всю эту историю, да с такими убедительными подробностями? И сколько Рашид заплатил Абдулу Шарифу – или как там его на самом деле зовут – за представление, разыгранное перед Лейлой, за весть о смерти Тарика?

Лейла

– Я сидел в одной камере с парнем, двоюродный брат которого подвергся публичной порке за то, что рисовал фламинго, – рассказывал Тарик. – Он просто свихнулся на этих фламинго. Целые альбомы, десятки картин маслом с изображениями этих птиц. Они у него стояли в воде, грелись на солнышке, взлетали на фоне закатного неба.

– Фламинго, ну надо же, – произнесла Лейла.

Она тоже сидела на полу у стены, не сводя глаз со здоровой ноги Тарика, согнутой в колене, и ей ужасно хотелось опять припасть к нему, обхватить за шею, снова и снова назвать по имени, прижаться к широкой груди, как давеча у калитки. Но она не смела. И так уже осрамилась дальше некуда.

Но хоть прикоснуться-то к нему можно, убедиться еще раз, что Тарик – настоящий, живой, не призрак и не выходец с того света?