Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

Мы встретились в кафе на rue d'Amsterdam; она справилась о Викторе, как он у вас устроился , я сказал, что отлично; то да се, и вдруг:

– Вы знаете, Альфред, господин Лазарев обеспокоен последними событиями…

– По-моему, он преувеличивает…

– К нам приходили из полиции!

– Он сам его подослал.

– Зачем ему это нужно?

– Не знаю, Роза, не знаю. Напугать хочет.

– Кого?

– Да хоть нас с вами.

– Ха-ха-ха! Зачем?

– Откуда мне знать.

– Вы думаете, это из-за списка?!

– Какого списка?

– Как, он вам не говорил, что это все могло быть из-за списка агентов НКВД?

Так, и она туда же! Или… ну, конечно! ее тоже подослали. Хватит!

– Первый раз слышу.

Бросаю деньги на столик, салют официанту, выхожу. Наверняка подослали. Она тащится за мной. Провалившаяся актриса. Полное фиаско. Тень на покатых плечах. Я вижу ее в стеклах и зеркалах. Маленькая жалкая фигурка, перегруженная заданием и преданностью делу, в котором больше нет ни малейшего смысла. Театр, театр… Она хватает меня за руку. Ей внезапно делается нехорошо. Это от духоты. Она что-то плетет о приступе. Сейчас разразится гроза. У нее давление. Я смотрю в чистое небо.

– Какая гроза? Умоляю вас…

Она говорит, что все почернело на минуту. Она и правда валится с ног. Я ее подхватываю. Пульс слабый.

– Такси!

Она просит отвезти ее домой. Да, конечно. Всю дорогу боится шофера, старается не говорить при нем. Я подыгрываю, ничего не говорю. С трудом довожу до лифта. Поднимаемся. Слишком тесно. Слишком медленно. Лифт гудит и клацает так, будто и в самом деле громыхает буря. Устал от ее духов и вздохов. Выходим.

– Дальше я сама, – неверной рукой водит ключом по замку – а исцарапан-то!

– Вы уверены, что вам не нужен доктор?

– Будьте осторожны, Альфред. Мы все ходим под дамокловым мечом. Спасибо вам и – прощайте!

Исчезает у себя. Мне по-прежнему кажется, что все это была игра. Стою возле двери, не хочу уходить, тихонько слушаю, чтобы убедиться, что она меня разыгрывала. Жду продолжения. Шевелится, шуршит в прихожей. Там же у нее стоит и телефонный аппарат. Слышу, как вращается барабан. Она кому-то звонит, не разберу слов, говорит шепотом, придушенным шепотом… Все ясно – докладывает. Не имеет смысла тут стоять. Делать мне, что ли, нечего? И так ничего не успеваю. Моя жизнь – это такой беспорядок. Стольким людям обещал написать, позвонить… Врачи готовы меня убить: где вы все это время были?.. почему не явились на обследование?.. не сдали анализы!.. как, вы забыли снять швы?.. Я их сам снял… Они хватаются за голову, подбрасывают бумаги под потолок, настоящий фонтан. От меня ждут всевозможных решений… а я забавляюсь тем, что подсылаю Руту к Дюрелю с пончиками, и наблюдаю за этой сценой из окна… он берет пончики, ест, а потом укатывает, поджав хвост… напрасно я так с ним, наверное, но ведь пончики Рута делает славные, я же не виноват, что он обижается, да и нечего ему торчать у нас под окнами… соседи пялятся… я смеюсь, он так напряженно принял пончики, так забавно жевал… смеюсь, хотя кто скажет, сколько мне осталось, надо бы все держать в порядке, у меня такой бедлам! В конце концов, бухгалтерия моей лавочки… завещание… кремация, надо тоже… назначить встречу с нотариусом… все откладываю, куда дольше тянуть-то? Можно было бы оправдать свою лень забастовками, переждать и, пока то да сё, составить список дел… Ха, у каждого свой список! Если я попытаюсь перечислить всё, что обязан сделать в ближайшие дни, то это будет роман, и жизнь снова пройдет мимо. Я незаметно умру, заваленный извещениями, уведомлениями, письмами, пневматичками… и все равно, пусть у каждого свой список, но – есть один универсальный справочник, куда более грозный, чем все микрофильмы тайных разведывательных управлений вместе взятых – Список списков – la Liste! В нем есть сразу всё, живое и неживое, возможное и невозможное, каждый твой взгляд, даже то, чего ты не заметил, поступок совершенный и тот, что мог ты совершить, но удержался, каждое ничтожное прегрешение, однажды мелькнувшая мысль, тень мысли, сон, все предметы, к которым ты прикоснулся хоть раз или от которых отдернул руку, все птицы, что пролетели над тобой, перышко к перышку, листок к листку – каждое дерево, под которым ты шел, аллеями, аркадами, проспектами la Liste уводит тебя в бесконечность, раздвигается зеркальными занавесами, плодящими в складках бессчетные отражения, подмигивает созвездиями… у этих созвездий примечательные имена: Красота, Совершенство, Гармония… мы живем в хаосе, в вывернутом нутром наружу театре, где эти слова ничего не значат… потому так больно возвращаться в безупречно выстроенное мироздание подлинных значений… нет смысла тут что-то переставлять, склеивать, править, пусть останется так, как есть, раз уж… ты играешь, заимствуешь звуки, они были до тебя, ты целиком себе не принадлежишь, и каждая, тобой сыгранная нота, каждый полутон – все отправится в вечность с тобой, все твои опечатки и огрехи встретят тебя на входе, этот список – твой пропуск, твой билет, твой паспорт… твое истинное гражданство… эх, был бы я поэт!.. мне так не терпится себя избыть, стравить со дна горечь и сердечную немощь… я знаю, что совершенство не терпит пробелов, список должен быть полным, я должен сделать то, что я сделаю, но пока не представляю, что… где… с кем-то поговорить… где-то есть место, оно меня ждет… слышу бой колес, настойчивый и прыткий, солнечные зайчики резвятся… излить душу, но, к сожалению, все чаще встречаются кретины, которые сбивают с толку, задают нелепые вопросы: почему я перестал ходить в театр, оперу, музеи… ах, домой с небес!.. их беспокоят книги, музеи, галереи, литературные вечера… Мы вас больше не видим… Я занят. Ах, как так можно жить? Им ни за что не понять: моя голова – вот это музей! Театр – это я! И там никого, кроме меня, нет! Никто не сделает того, что могу сделать один я на всем свете! Я достаточно отдал себя миру, достаточно изумлялся, восхищался, презирал и просто смотрел на него, с безразличием. Мне некогда стоять в очередях и ходить по бордовым дорожкам. Нет времени на шампанское, сплетни и шуточки. К черту кулуары, тайные знаки, рукопожатия, похороны!.. к черту поминки и совместные поездки в Сент-Женевьев-де-Буа в вынимающем душу автобусе! Хоронить мертвецов с мертвецами – увольте! Регулярно присылали пригласительные, насколько хватало вежливости и сил я посещал, отвечал, звонил, соболезновал, если не мог приехать, за мной присылали – чтоб их черти побрали! – ехал: а куда деваться? Организационные вопросы решал Л., и речи произносил тоже он. На последнем рандеву мне стало плохо; помню первые пятнадцать минут, все задавались одним вопросом: «почему нас собрали?..»; помню консьержа, который развозил прохладительные напитки, отвратительный скулеж тележки, шуршание веера столетней польской княгини NN; в пыльном зале бродили силуэты; плотно зашторенные окна, зачехленная мебель, все было точно во сне, мне с каждой минутой делалось хуже, бред происходящего давил на сердце… У колонны стоял и сам с собой разговаривал пьяный господин с пышными бакенбардами; он странно вздрагивал; я присмотрелся к нему: уж не Грегуар ли это? Ведь он… Нет, не он. Сделав два мучительных шага, я с отвращением увидел, что у него за спиной, согнувшись вдвое, стояла женщина – она дергала фалды его фрака, будто совершала странный религиозный обряд. «Ну, все, ма-шери, – сказал он ей. – Спасибо. Теперь сидит отменно». Она еще разок дернула… Я отвернулся, боль из груди поднималась к горлу (время – убийца с холодным ножом). Из сумерек бесшумно выкатилось инвалидное кресло: шевеля огромными крючковатыми пальцами, впавший в детство старикан в парике скалил на меня грозные протезы. «Мы страшно рады Вас видеть, мсье Моргенштерн», – сказал его сын, по-хозяйски опираясь на ручку кресла. Больше ничего не помню. Дальше была больница. О, если бы у меня был человек, с кем я мог бы плыть, как пузырек с пузырьком, с кем мог бы быть окончательно и полностью откровенен, я бы не писал столько, и, глядишь, был бы порядок в моей жизни. Есть близкие, но им лучше не знать… Я мог бы составить список тех, с кем я пытался поговорить по душам… Нет, еще одна бесконечная повесть. Ни одной не закончил. Все. Ухожу. Голосок за дверью всхлипывает. Да, наверняка она сообщает Лазареву результат нашего с ней разговора. Пусть трепыхаются в паутине. О да, пердун не помрет от скуки. Подозревает меня? Почему нет? Альфред Моргенштерн, агент НКВД, продажная сука, мы в нем ошибались, элементарно! Праздный ум – мастерская Сатаны. Враги повсюду. Столько трухлявых подленьких людишек, готовых от страха мочиться в штаны! Триумф обеспечен. Обсосать мои косточки в тишине пыльного закулисья – какое редкое удовольствие! Почти каннибализм. О, нашли мумию? Повод для новых эмоций. Без агентов и дня не проходит. Революции мало. Это не наша революция. Им нужны шпионы, предатели, убийцы мерещатся на каждом углу, в каждом таксисте и портье они видят оборотня, всюду советские засланцы, надо быть осторожней, дамоклов меч – над нашими головами! Меч, молот и серп!