Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

Оба старых товарища Игумнова молчали; возмущались Марков, Ступницкий и Могилев, и чем дольше молчал Игумнов, изводя своим спокойствием старых товарищей, тем громче говорили основатели Союза русских патриотов.

Анатолий Васильевич покачивал головой, болезненно улыбался, его круглые очки блестели, на лбу собирались морщины и легкая испарина, а затем он вставал и, театрально прохаживаясь на фоне завешенных тяжелыми гардинами окон, поглядывая то на карту Евразии, то на неандертальца с питекантропом, спокойно твердо отвечал: «Ошибаетесь, господа, если думаете, будто я не понимаю, что за момент наступил в истории, я все прекрасно понимаю, ибо я – историк. Вам это известно. Двадцать лет преподаю. За последние пятнадцать лет, не считая брошюр и монографий, я опубликовал восемь книг, в том числе и о СССР, Сталине, Ленине, Дзержинском. И это вы знаете. Кое-кто из вас мои книги читал и разделял мои взгляды на протяжении многих лет. Видимо, забыли важные страшные вещи, мною описанные. Но я не забыл. Ни на минуту не забываю о том, на чем стоит власть большевиков».

Его перебивали: «другое время… СССР меняется…»; «важно сделать шаг… такой исторический шаг навстречу друг другу…»; «вот и американцы уже поняли, что важно дружить, а не воевать… сколько можно воевать?», «вы вставляете палки в колеса истории!»

«Ах вот как! – воскликнул Игумнов. – Палки в колеса истории? Я-то? Ого! Позвольте вам сказать одну прехорошенькую вещь, господа! – Игумнов снял с полки голову неандертальца, поставил ее на стол перед гостями и сказал: – Каннибалы не перестанут есть плоть никогда!»

Оскорбившись, «патриоты» ушли. Игумнов смотрел из окна им вслед.

– Это только начало, – говорил он, поглаживая голову неандертальца, – это только начало… – Анатолий Васильевич ходил по классной комнате, не замечая, как другие приводят ее в порядок: уносят кружки, сворачивают сукно, расставляют столы, – он ходил и сам с собой разговаривал: – И все-таки, все-таки, господа, я не понимаю, не понимаю… Черт подери! Как? Когда это с ними приключилось? Я могу понять, почему Марков угодил в это болото: у него сына нацисты убили, они с женой вступили в Резистанс, выживали в глуши, голодали и еще прятали у себя беглых. Ярость, понятная и закономерная, их захлестнула и вынесла на советскую сторону. А вот что случилось с Могилевым? Когда сломался Ступницкий? Этого я никогда не пойму. Толстой говорил: человек изменчив, потому судить его нельзя. Да, человек изменчив и текуч, иной болтается, как маятник, из грязи в князи, и обратно, с кем не бывало! Многие садились между стульев. Вот и Милюков плюхнулся, так сказать… Мережковский рявкнул перед смертью… но всякое перед смертью бывает, разум помутился, нельзя строго судить… А есть такие, знаете, в здравом уме, но – слишком осторожны, ни с нашими ни с вашими, мое дело сторона… Только Могилев и Ступницкий определенно свой выбор сделали! Они подались в красные князи ! Почему? Мы же все прекрасно помним, каким был Ступницкий! Он был ярый антибольшевик, борец, офицер, ближайший к Милюкову человек… и вдруг – поклоны Богомолову, хвала Гузовскому… Что это? Попытка прилепиться к паровозу истории? – Он ходил и хмурился, вздыхал, смотрел то в окно на бульвар, то снова обращался к портретам на стенах и работам Сольгера: – Ну, Гальперина и Китова, господа, я вытащу из этого болота, их я так просто не отдам, нет, не отдам! [95] И был прав: в конце 1945 года из «Русских новостей» вышло много сотрудников; из ССП (Союз советских патриотов), к неудовольствию руководства и полпредства, люди тоже уходили – Игумнов с наслаждением вычеркивал из своего блокнота их красными чернилами написанные имена. Где-то тогда же, в 1946 году, Гальперин и Китов перестали появляться на выступлениях ССП, их имена исчезли из «Русских новостей», оба вышли из позорной организации: Гальперин под предлогом занятости в Обществе помощи русско-еврейской интеллигенции, а Китов заперся в своей лаборатории, отгородился от политики навсегда (по слухам, к газетам не прикасался).

«Русский парижанин» для Игумнова очень много значил, он отдавал своему детищу всего себя и считал, что его сборник – настоящая идеологическая мина; где бы Анатолий Васильевич ни появлялся, он всюду оставлял парочку номеров, даже на Гренель, куда он ходил на беседу с послом, он втиснул брошюрку между журналами на столе секретарши, когда та отвлеклась, и в «Союзе» на rue de Galliera – тоже оставил три выпуска, а после, потирая руки за своим редакторским столом, смеялся и рассказывал: