Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

существу хватает одной клетки. Так что, как ни странно, именно

человек бедный, но имеющий амбиции, может пройтись по на-

бережной так, чтобы его зауважали и мажоры, и гопники. В сером

пальто фирмы «ВИД» почти без подкладки. От нее осталось одно

воспоминание, рвущееся во все стороны света. Но никто Сережу

в этом затрапезном виде не тронет. Потому что все видят то, что

снаружи, и никому не интересно, что внутри.

ПОДВИГ МАШИНИСТА

С Семеном Сережа познакомился случайно. А о нем сказать

необходимо. Без него этот роман со следами частых отступлений

и морали, затуманивающих, так сказать, общий смысл: роман о

любви — любви мужчины и женщины — мучительной и бес-

пощадной, которую не всякому доведется пережить (не помню, предупредил ли я об этом заранее), так вот, без фигуры Семена

всё, написанное ранее, была бы одна низкопробная, да и затянув-

шаяся, вводная часть. А если бы не Семен, Сережа никогда бы не

познакомился с Женей.

Сережа Ненашев — кто он? — симпатичный, легковесный, не

дурак, но берущий в руки всё, что судьба дает — без разбора. Ему

уже двадцать два года. Не имеет врагов только полная бездарность –

следовательно, Сережа ей и был. Но его это нисколько не задевало.

Семен — его друг — молодой человек лет тридцати, выдержан, телосложения атлетического, всегда в одном и том же растянутом, в странную полоску, могучем свитере. Он мог неделю не бриться, просто потому что забывал, зачем это нужно. Жил один, но презирал

проституток, не упуская любого случая подшутить над ними. Это

называлось «наблюдения за жизнью».

14

В отличие от Сережи, Семен был человек закрытый. Никто не

знал, добьется ли он чего-то со своей прозой или бросит напеча-

танное в священный жертвенник. В чем состоит его конечная цель, оставалось загадкой. Он не имел привычки насаждать себя и свои

сочинения, и даже довольно неохотно давал что-нибудь почитать.

Нигде не публиковался, хотя исправно посещал все литературные

объединения Иркутска. Там он излагал свои соображения, спорил, доказывал, хватал за грудки...

Мрачные бородатые люди в виду своего предстоящего и скорого

исчезновения в очистительных волнах Леты нудно, словно увязая

в грязи Иркутского тракта, пеняли Семену на отсутствие в его тру-

дах русскости и духовности. Семен ерошил волосы и замыкался в

себе. На вопросы о духовности не отвечал. Словом, отмахивался

от бородатого роя, как от мух. Но эти мухи все равно жалили его.

Семен жил один на один со своей обидой и коллекцией какту-

сов в коммуналке на Трилиссера. Если не брать в расчет Ненашева, которому можно было сколько угодно объясняться. Сережа брал в

руки какой-нибудь горшок с кактусом и обязательно обжигался об

него, пока по всем углам комнаты раздавались грозные филиппики

бродившего туда-сюда Семена. Семен коллекционировал кактусы, доверял их брать в руки только Сереже, поэтому стрелы обычно

летели вслепую.

15

Ненашев был устроен значительно проще. Он любил не идею

какую-нибудь, а самого себя, и хотел себе счастья — не любыми

средствами, разумеется, а средствами, именно его достойными. Если

что-то его по-настоящему огорчало, так это невозможность убедить

окружающих в своей исключительности.

Рассказы свои Семен принципиально печатал на машинке с

западающими клавишами и грозным тевтонским именем «Эрика».

Семен полагал, что машинка — это двадцатый век, а в двадцать

первый ему наступать не стоит. Писал он только на работе, а дома

наводил лоск, если все его бесчисленные исправления, полностью

скрывавшие под собой оригинал, можно было назвать лоском.

Процесс его работы поэтому выглядел так: Семен страшно

матерился, тряс машинку, но насколько бы ярость ни переполняла

его, лист все равно получался с помарками и, может быть, как раз

потому что Семен отправлял в журналы такие ужасные, трижды

переправленные листы, там к нему не относились всерьез.

Работал Семен сторожем на большом, по провинциальным

меркам, предприятии.

Его обязанностями на работе были: пару раз открыть ворота, разок покормить большую и очень злую собаку. Работал Семен, на-

слаждаясь «Примой» — прямо как в зубах двоечника из кинофильмов

тридцатых. Затем: то сидел, уставивши взгляд в пространство, то