Стюарт О’Нэн - К западу от заката

Совесть мучила его и когда он писал Зельде, что надеется вырваться к ней на Рождество, если позволит график «Трех товарищей». Хотя это была чистая правда и приезд действительно не зависел от Скотта, он испытывал стыд за то, что оставляет жену в таком беспомощном положении. Развод не казался ему выходом — не потому, что он был католиком, пусть уже даже только формальным, а потому, что в нем еще жив был романтик. Несмотря на это, Скотт понимал, что хотя связь между ними сохраняется, любовь прошла. Ее убили гнев, усталость, горе, множество людей между ними и ночей порознь. Может, в последние несколько лет Скотт и обманывался надеждой, что Зельда поправится и вернется к нему, но и не думал, что встретит кого-то. В пьяном угаре ему могло померещиться, что он нашел утешение в такой же потерянной душе, однако старая рана немедленно давала о себе знать, лишний раз напоминая, что никто не сравнится с его женой, а Зельды, которую он знал, больше не было. Никогда он не чувствовал себя так мерзко, как когда просыпался, еще не успев до конца протрезветь, и осознавал, что снова сделал то, что обещал себе больше никогда не делать. В случае с Шейлой оправдания у него не было, и предательство становилось еще вероломнее, а мысли о нем — тревожнее.

Шейлу, похоже, их положение устраивало. В отличие от большинства женщин на ее месте, она не требовала жениться на ней. Ей вполне хватало собственной работы, машины, дома. С одной стороны, Скотт восхищался ее независимостью и все же ходил мрачным по вечерам, когда она уходила туда, куда он приглашен не был. Иногда, не в силах остановиться, он ехал через бульвар Сансет на холмы удостовериться, что ее машины нет на месте, а в окнах не горит свет. Как и следовало ожидать, это успокаивало, хотя и не до конца.

Как и все в «Железном легком», Скотт весь рабочий день только и думал, что о выходных. Он страшно устал от «Трех товарищей», работа над которыми должна была закончиться еще месяц назад. У Парамора совершенно не было чувства стиля, но он все равно вносил правки в диалоги, которые Скотту потом приходилось приводить в божеский вид. По совету Эрнеста, он усилил авторскую концовку, понимая, что студия захочет ее смягчить. В последней сцене на кладбище, после того как фашисты убили их друга, а девушка, которую оба любили, умерла, двое выживших слышат канонаду в городе и направляются туда, готовясь вновь сражаться за родину. Сценарий не трогал Скотта — даже лучшая его часть была безнадежно испорчена тысячей согласований, но он был готов отстаивать свою работу. В конце декабря заканчивался его контракт, и после провала с «Янки в Оксфорде» нужно было предъявить хоть одну утвержденную работу как плод полугодовых трудов. Если контракт не продлят, подастся куда-нибудь еще. Скотт уже решил: в Трайон он не вернется.

— Не рассчитывай на жизнь за мой счет! — сказала на это Шейла.

— Целиком и полностью за твой! — пошутил Скотт. Хотя он никогда не рассказывал ей, сколько задолжал, Шейла и сама знала, что он нуждается в деньгах.

Поскольку семьи, с которой можно было бы справить День благодарения, ни у одного из них не было, праздник решили провести вдвоем, отправившись на весь четверг на остров Каталины.

Белые домики и запыленные оливы напоминали Скотту о Греции и о том, как козел утащил соломенную шляпу Скотти.

— Я там никогда не была, — сказала Шейла.

— Да? В таком случае нам непременно нужно съездить.

Традиционную индейку им заменил лобстер, которого они съели в ресторане с видом на гавань.

В город возвращались на последнем пароме. Стоя у перил, пара наблюдала, как шарят по небу прожекторы.

— Новое место открывают.

— К счастью, без меня.

— А все-таки интересно, какое.

— Пожалуй.

Все выходные Шейла была свободна. Скотт собрал кое-какие вещи, незаметно выскользнул в боковую калитку «Садов» и остался в доме Шейлы. Будто чтобы поощрить его, в ту ночь Шейла разделась полностью. Оторвавшись от поцелуя, она откатилась на другую сторону кровати, чтобы расстегнуть застежки и снова повернулась к нему, сияя. Уже потом она подняла бюстгальтер с пола и снова надела в ванной.

В то утро, пока Шейла принимала душ, Скотт оглядел ее стол: духи, неброская шкатулка для драгоценностей, серебряный набор расчесок с монограммами. Во всем чувствовалась аккуратность, порядок; шпильки для волос лежали в стеклянной коробочке, все уложены в одном направлении. Скотт прошел через комнату и осмотрел будильник на тумбочке, новые свечи на каминной полке. Если бы не смятая постель, в комнате можно было хоть сейчас кино снимать. Никаких глупых безделушек или детских фотографий — ничего по-настоящему личного. Очевидно, такое скорее надо искать в шкафу: едва ли что-то может полнее рассказать о владельце. Он уже потянулся к ручке, когда вода в ванной стихла.