Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

В окнах зажигались огни керосиновых ламп. По-прежнему тренькала балалайка. Поклонник Вадима Козина гонял все ту же пластинку. Туман был — как разбавленное водой молоко.

— Значит, ты первого немца уложил? — обратился к Семину полковник.

— Так точно!

— И эсэсовцу уйти не дал, хотя без оружия был?

— Так точно!

— Чего ж ты без винтовки-то побежал?

— Сгоряча.

Комдив усмехнулся, подумал.

— За смелость и находчивость представляю вас, ребята, к правительственным наградам! Тебе, — полковник взглянул на Петьку, — Отвагу, а тебе, — он подмигнул Семину, — Славу…

Награды вручили через пять дней. Овсянин поздравил ребят:

— До вечера свободны!

Петька скосил глаз на медаль. Сказал Семину:

— Обмыть бы надо.

— Чем?

— Было бы желание, а это дело найдется.

И он исчез. Пропадал часа два. Вернулся сияющий.

— Порядок!

— Достал?

— Порядок! — повторил Петька и провел рукой по фляжке, оттягивавшей ремень.

— Водка?

— Самогон! Его тут море. Я трофейные часики обменял. — Петька подумал. — Дядю Игната позвать надо, он это угощение уважает.

— Обязательно!

Сарыкин был легок на помине. Подошел, церемонно пожал ребятам руки:

— Причитается с вас, мальцы!

— Само собой, дядя Игнат, — степенно произнес Петька и с важным видом похлопал по фляжке. — Первачок! Когда наливали, теплым был.

— В хутор бегал?

— Ну.

— Далеко. — Сарыкин зацепил пальцами ноздрю, вздохнул.

— Попразднуйте с нами, дядя Игнат! — сказал Петька.

Сарыкин снова вздохнул.

— Не могу.

— Почему?

— В штаб полка сходить надо, узнать насчет демобилизации.

— Уже? — воскликнул Семин.

— Слух идет. — Сарыкин снял пилотку, пригладил реденькие волосы. — Поначалу баб и нас, старослужащих, по домам распустят, а там, глядишь, и другим черед подоспеет.

— Другим — да, — уныло согласился Петька. — А мне и ему, — он кивнул на Семина, — еще трубить и трубить.

— Ты тоже с двадцать шестого? — обратился к нему Сарыкин.

— Ну.

— Выходит, зеленые вы оба.

Андрей и Петька переглянулись. Они считали себя умудренными жизнью, все повидавшими и все познавшими, с пренебрежением говорили о своих сверстниках, не нюхавших пороха, и даже на взрослых мужчин в гражданской одежде посматривали свысока.

— Зеленые, — повторил Сарыкин, — хотя и пришлось вам хлебнуть. Небось мерекаете сейчас, — городит дядя Игнат, хрен старый.

— Ничего подобного, — пробормотал Семин и покраснел, потому что ефрейтор сказал правду.

— Мерекаете! — Сарыкин усмехнулся. — Вот когда воротитесь домой, поженитесь, обзаведетесь детишками, тогда, глядишь, поймете, что такое настоящая жисть.

— Уже поняли, — сказал Семин.

Сарыкин помотал головой.

— Война — не жисть. Жисть — это когда пашут, камни кладут, за скотиной смотрят, ситец выделывают. А война — это… — Не найдя подходящего слова, он пошевелил пальцами. — Будь моя воля, я бы всех, кто войну зачинает, кверху ногами вешал.

— Как Муссолини? — Семин хотел показать свою осведомленность.

— Вот-вот, — Сарыкин кивнул. Помолчав, добавил: — Я, мальцы, уже душой дома, в деревне. Прикрою глаза — детишков вижу. Четверо их у меня — парень и три девки. Самой старшей восемнадцать исполнилось, а парню аккурат через месяц четырнадцать будет. Если с демобилизацией задержки не произойдет, как раз подоспею. Вот я и решил к знакомому писарю сходить вроде бы как на разведку. Они, писаря, все знают, потому что около начальства.

— Завтра можно сходить, — сказал Андрей.

— Уговор на сегодня был, — возразил Сарыкин.

— Жаль.

Ефрейтор посмотрел на фляжку.

— Не горюйте, мальцы! Вам же больше достанется.

Петька отстегнул фляжку, протянул ее Сарыкину:

— Отведайте, дядя Игнат!

Тот бережно принял фляжку, отвинтил крышку, понюхал:

— Хлебный!

— А еще какой бывает? — полюбопытствовал Семин.

— Темнота! — опередил Сарыкина Петька. — Самогон из всего гонят.

— Самый лучший — хлебный! — сказал ефрейтор.

Он обтер горлышко рукавом, запрокинул фляжку над головой и долго не отрывался от нее.

— Хорош! — объявил он, возвращая фляжку Петьке. Заметив в глазах Андрея беспокойство, добавил: — Не тревожься, малец. Мне этого добра много требуется, чтобы опьянеть. А вы поаккуратней будьте. Самогон крепкий — градусов шестьдесят. Овсянин насчет этого дела строгий. Заметит, что в хмелю, взыскание наложит. Один раз он даже меня не помиловал.

Петька встряхнул фляжку.