Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

Вот бы и мне написать что-нибудь такое, чтобы меня назвали беспощаднейшим талантом! Но что? Я, наверное, впервые так ясно понял, что сказать мне пока нечего, и даже приуныл. Но пришёл в себя довольно быстро: сейчас нечего, но ведь рано или поздно будет что? Несомненно будет, и, пока это время не пришло, надо тренироваться, чтобы встретить его в полной готовности. Надо писать о том, что знаю, – а я ведь что-то уже знаю? Ну хоть что-нибудь?..

Сначала я подумал о том, что не люблю и чего в моём произведении не будет. Не люблю целенаправленные сюжеты, когда всё действие подчинено единственной задаче: найти убийцу, клад, поссорить одну парочку, помирить другую, спасти человечество, объяснить, почему мы все так живём. Такие истории, на мой взгляд, слишком явно сфабрикованы, подобны кроссвордам. Есть, конечно, исключения: «Эра милосердия», похождения великого комбинатора, где ловят и ищут, но этим далеко не ограничиваются. Но я ничего равноценного пока не напишу. И вообще, может быть, так получится один раз в жизни.

Что ещё не люблю? Закрученные интриги, нагромождения страстей, откровенные попытки развлечь и удержать внимание. Такие книги похожи на раскрашенные погремушки, которыми авторы трясут перед носом читателя-младенца. Не люблю случайно перехваченные письма и подслушанные разговоры, из которых узнаётся что-то важное. Не люблю безупречных героев с модными причёсками и лысых злодеев, равно как и наоборот. Не люблю назидания с моралью. Недолюбливаю роковых неотразимых красавиц. И просто ненавижу, не переношу на каком-то органическом уровне «говорящие» имена. Не наш человек – непременно какой-нибудь Чужанин, хороший парень – Жаркий… Или может ли хоть кто-то приличный носить фамилию Грацианский? Вмиг узнаешь негодяя с вражеским душком, лощёного и самодовольного. Интерес к книге убит на три четверти, как линкор на клетчатой бумаге, и следующий столь же очевидный персонаж отправляет его ко дну.

Страшилки, ужастики? Слово «триллер», замечу в скобках, было не в большом ходу. Чуть раньше, вероятно, они могли бы быть интересны, но я уже читал опубликованные фрагменты дневника Анны Гуреевой, долго читал, по абзацу в день, больше было не выдержать, и после этой невыдуманной повести все потуги напугать расставленными в определённом порядке буквами имели в моих глазах очень жалкий вид.

Фантастика? После Ефремова, Стругацких, Гаррисона?..

Но всё же были произведения, придраться к которым я не мог и в то же время не испытывал перед ними страха. В них во всех мне виделось нечто общее. Трилогия Льва Толстого, «Капитанская дочка» и повести Белкина, «Степь», те же «Романтики», выученные почти наизусть. Дворовые рассказы Юрия Нагибина, чьих героев – Лайму, Ивана, Вовку Ковбоя, непобедимого Арсенова и других – недавно видел глазами рассказчика, восторженного младшего соседа, а теперь мог бы стать их приятелем. «Смок Беллью», конечно: преодоление всего на свете, авантюризм и невозможное в нашей стране – а, может быть, дело и не в стране? – едва ли возможное в наше время чувство, что ты полный хозяин себе и своему золотому песку…

И ещё довольно много. Я пока не мог выразить словами, что их объединяет. Позже добрался до мысли, что там сначала появляется человек, начинает жить, из этой жизни без усилий возникает сюжет, сами собой рождаются идеи, но ни в коем случае не наоборот.

В тот же вечер я увидел своего героя. Он будто выпрыгнул откуда-то на стол и оказался моим ровесником. Только переехал в новый город… Нет, даже младше меня, но это и хорошо – интереснее будет. Ему интереснее: многое из того, что известно мне, почувствует впервые. А когда дорастёт до моих сегодняшних лет, станет ясно, что из него получится.

Открывая тетрадь, я уже знал, что героя будут звать Олегом. Его тёзка из одиннадцатого класса был здесь ни при чём, – просто звучит хорошо, энергично и не нуждается в утомительном разнообразии, как, например, Александр, Саша, Саня, Шура… Я взял карандаш и, торопясь, пока не ушла мысль, написал, что первый город в своей жизни Олег помнил отрывками. Помнил тенистую аллею, где учился ездить на велосипеде, – с каждым разом уезжал всё дальше, дальше, меньше боялся упасть, вот и повернул, не упираясь ногой в землю. Помнил соседского пацана, ровесника, – не лицо и не слова, а невероятно громкий визг, острые, как стекло, зубы, каменную выдержку: он не плакал, даже если толкнуть его наземь и пройтись как по газону. Помнил голые загорелые спины на пляже, через которые хочется прыгать, но нельзя. Огромную камбалу на обеденном столе, мороженое, ветер, метущий по улицам горячую пыль, другие смутные видения, и не всегда понятно, было так на самом деле, приснилось или выдумал.