Наталья Галкина - Ошибки рыб

Пробежала — или прошла? — группа спортсменов. Спортивная ходьба. Поздновато сегодня тренируются. Пятый час. С пяти город закрыт. Одни патрули.

Толя подходил, слегка задыхаясь. Наше поколение легко было вычислить по легкой одышке. Да по двум точкам — именно точки, не синяки, не мешки — на скулах под глазами.

— Бога ради, извини, — сказал он. — Думал, быстрее дойду. Как твои?

— Здоровы, — сказала я. — А твои?

— Живы, — ответил он, улыбаясь.

— Давай папку сразу, я потом забуду. Или ты забудешь.

Это была архивная папка с пометкой «СС»: средней секретности. Дурацкая все-таки маркировка у нас в архиве.

— Тебе когда? — спросил Толя.

— Мой лифт без четверти, — ответила я.

— А мой тик-в-тик, — сказал он. — Придется прогуляться.

— Прогуляемся. Только в центр я не хочу. Лучше к промоине.

— Ты ее называешь «промоина»? А моя женушка говорит «проталина».

— Проталина или прогалина? — спросила я.

Мы уже шли по набережной, впереди маячил растреллиевский собор, на той стороне сияющих сахарно-нафталиновым блеском торосов — превращенная в фешенебельную гостиницу красная кирпичная тюрьма. Народа становилось больше. Над торосами летали бабочки. Я подумала, что в Летнем саду, откуда шли — или бежали? — спортсмены в спецкостюмах с болтающимися за ненадобностью на груди легкими респираторами, цветет сакура. Во всяком случае, на той стороне, за торосовым великолепием, за оградой дачи Кушелева-Безбородко, подобной дворцу, магнолия цвела вовсю.

Мы шли молча. Между прочим, кроме одышки, у нашего поколения была еще одна особенность — специфическая молчаливость. Те, что помладше, адаптировались и лепетали на своем психоделическом супержаргоне. Те, что постарше, углубились в детские воспоминания, жили в прошлом и только и шелестели: «Помнишшь? Помнишшь?» А мы примолкли. Говорить было не о чем. Все было переговорено. Да и сил много уходило на то, чтобы говорить. К тому же одышка лучше сочеталась с паузами, чем с репликами, все одно к одному.

Мы пришли.

В этом месте набережная внезапно обрывалась, обрывался и берег, кончалась замерзшая Нева с торосами, прямо колыбель для кошки, — впрочем, при чем тут кошка, я забыла, — обрывался и город, и пейзаж, но не навсегда и ненадолго, а только здесь и сейчас, как будто кусок другого дареного пейзажа вклеили в данный, причуда авангардиста. Рельеф резко понижался, и оказывалось, что мы стоим на высоком берегу, а скалистый и песчаный спуск (отгороженный от улицы решеткой в стиле ретро — а на кой отгораживать? кто туда полезет? сумасшедших хоть отбавляй, но не таких же) ведет к отмели, воде, шуму волн, к бухте, и за серым куском воды угадывалась целая водяная Сахара. Я вполуха слушала экскурсовода, заливавшего, что, мол, мы видим кусок мирового океана, пространственно-временную аномалию и тому подобное. Экскурсанты схватились за затворы камер, как за соломинки. Фото на память; смеху подобно.

Меня всегда слегка подташнивало, когда я сюда приходила и глядела на все это. Но почему-то не ходить сюда я не могла. Однообразным сие зрелище трудно было назвать, да к тому же каждый раз демонстрировалось что-нибудь новенькое.

Ластоногие опять подросли; впрочем, возможно, это другие, не различаю я их. Они полеживали на боку, вальяжные, как всегда, лениво потряхивая свободными ластами. Обращая к небу лилово-розовые усатые морды. Слуги тоже были на месте. По обыкновению, шастали туда-сюда, бесшумные волки размеров с тигров, волки, напоминавшие шакалов, с поджатыми хвостами: мути, мутанты. Как все холуи мира, слуги втягивали голову в плечи и старались выглядеть деловито и справно.

— Смотри, — сказал Толя, — опять голубого бегемота приволокли.

Похоже, голубые бегемотики были у них козлами отпущения. Сегодняшний лежал кверху брюхом в маленькой заводи; слуги держали его за лапы — вчетвером, боролись с безработицей, себя сильно при этом не утруждали. Бегемотик то отбивался, то впадал в безнадежность и безразличие. Еще двое слуг, то прибегая, то убегая, кормили его разноцветными лягушками. Должно быть, где-то их ловили и пойманных пытались скормить бегемоту. Тот отплевывался, отфыркивался, сжимал челюсти. Подбегали еще двое слуг, разжимали ему зубы. По-моему, бегемот плакал.

Единый вскрик, общее «ох!», коллективный выдох прошел по толпе зрителей.

— Мальчик! Мальчик!

Там, внизу, по прибрежному песку бегал ребенок, бойкий и щуплый. Ластоногие косились на него. Слуги направились к нему. Уверенные, неторопливые.