Наталья Галкина - Ошибки рыб

— Это надо же! Это сколько ж мы людей-то не видали?

На вопрос, откуда они и куда идут, Миша отвечал:

— А мы с ненаселёнки. А идем-то мы к вам прямиком. Дым от вашего костра вчера еще приметили. Да кто ж знает, что за народ костер жжет? Совещались ночью-то. А вот вооружились да и пришли.

— Мы вам завтра картошки принесем, — сказал Гоша. — Спичками вы не богаты?

— Богаты, — сказал Меренков.

— Если вы насчет яиц или курей интересуетесь, — сказал Миша, — я бы с вами на консервированный продукт поменялся.

— Как у ваших курей насчет птичьего гриппа? — спросил геолог Вася.

— Это на тех долготах, где цивилизация, — приосанясь, отвечал Миша. — А у нас ничего такого нет.

— Вы знакомые или родственники? — спросила Травина Ирена, орнитолог.

Тут Гоша и Миша во мнениях разошлись. Гоша стал говорить, что Миша — его брат, а Миша утверждал, что Гоша — его отец, на что Гоша заявил: быть того не может, ему лично восемьдесят лет, а Мише семьдесят с гаком. Тут Миша возразил, сказав, что Гоше только что исполнилось сто, а ему, Мише, вот-вот будет восемьдесят с хвостиком.

— Спирт-то у вас есть? — спросил Миша.

Лет двадцать тому, а может, и больше (сказал Миша), хотя, возможно, и меньше (сказал Гоша), места эти объявили заповедником и заказником и наистрожайшим образом запретили рыбу ловить и охотиться. А поскольку местные тем только и занимались, народ съехал понемногу, и образовалась ненаселёнка — местность, в которой никто не живет и в которую никто и не ездит: у одних денег нет, а у других надобности.

Гоша и Миша стали ежедневно посещать стоянку группы, и, когда вдруг два дня подряд они не появились, два геолога и Травина Ирена, орнитолог, отправились за ближайший холм, коим и начинался район сопок, и за холмом действительно увидели пустующую деревню с двумя незаколоченными жилыми домами и возделанными приусадебными при них участками. У ворот каждого из этих двух домов прибиты были таблички, где черным по желтому детским почерком вкривь и вкось было выведено «ГОША» и «МИША». Пришедших заливистым лаем встретили собаки: маленькая, белая с рыжим у дома Гоши и большая, имевшая, очевидно, где-то в седьмом колене немецких овчарок, а в пятом — русских псовых, у дома Миши.

В палисаднике у Гоши росли горох, георгины и настурции. Тогда как перед Мишиными окнами мотали головами подсолнухи и стлались незабудки. У входа в калитку Миши стояла высоченная береза с веревочными качелями на нижнем сучке.

Безумноглазые куры вытоптали и пощипали траву перед домами и теперь лежали в мягкой пыли, отдыхая. Часть кур помечена была фиолетовыми чернилами. Это были Гошины куры. Тогда как Мишиных украшали малиновые пятна родомина. Отличали ли их петухи, сказать трудно.

— А петухи, часом, не дальтоники? — спросил геолог Вася у орнитолога — Травиной Ирены.

Гоша обрадовался гостям, зазвал в дом. В доме было чисто, как в этнографическом музее. Беленые стены пустовали, только на одной из них висели затиснутые в огромные рамы фотографии родственников: белокурые серьезные девушки, курносые остолбеневшие парни, солдаты в пилотках, мальчишки в веснушках, девочки с бусами, суровые младенцы, торжественные старики, старухи в платках и завитые молодки глядели в упор на геологов и Травину Ирену, орнитолога. Над железной Гошиной кроватью висело большое древнее произведение на клеенке, изображавшее голубое озеро, деревья юрского периода, лебедей размером с катера и полуженщину-полурыбу с большим белым лицом. Она лежала на траве, держа в руке фрукт.

Из предметов обстановки в комнате имелись скучающая в углу прялка, огромный детский конек-качалка и чугунная скамеечка вроде садовой или кладбищенской вместо дивана.

— Миша-то дома? — спросил Меренков.

— Уехал он, — сказал Гоша.

— На чем уехал? — спросила Травина Ирена, орнитолог.

— На тракторе, — сказал Гоша. — На такое дело бензина не жалко. Он к погодчику уехал, к Николаю, сказать про вас. Так что к вечеру Николая ждите, прибудет.

— Кто это, Николай-то? — спросил геолог Вася.

— Погоду измеряет, — пояснил Гоша, — в научных целях. К вечеру появится, он по народу истосковался.

Солнце уже клонилось к сопкам, тени удлинились, небо алело, когда люди из разведгруппы услыхали издалека приближающийся топот копыт.

Всадник гнал лошадь безбожно, она была в пене и в мыле, влетела эта пара в расположение лагеря, как в приключенческом ремейке в стиле ретро, — в клубах пыли; в конечном итоге лошадь встала на дыбы и заржала, а всадник чуть не скатился с нее, сорвал с себя панаму, бросил ее оземь и со слезами на глазах бросился обнимать стоящего к нему ближе всех Меренкова. Это и был истосковавшийся по народу Николай, измерявший погоду в научных целях.