Элизабет Говард - Смятение [litres]

– Я только потому спросила, что девушка, с кем мы вместе снимаем квартиру, без ума от него. Он берет ее с собой в Шотландию в отпуск. У меня такое ощущение, что он слегка бабник, а она – так серьезно. Вы как думаете?

Тем все и кончилось. Он ей даже не написал, но ей, если честно, было все равно. Тщеславие ее было покороблено, но по ощущению было трудно понять, чем ей следовало тщеславиться. «Даже любовника удержать не можешь», – сказала она себе насмешливым, искушенным тоном, каким с недавних пор вела внутренний диалог.

Утром ей сделали укол, и вскоре она ощутила чудесную беззаботность и еще больше безответственности. К тому времени, когда ее привезли в операционную и усадили в какое-то кресло с откидной спинкой, ее охватывало ощущение, словно она идет на вечеринку.

М-р Фаркер склонился над ней: низ лица у него был скрыт повязкой, зато взгляд его был полон веселого добродушия. Еще анестезия – она почувствовала, как ее уносит куда-то… едва могла различать лицо над собой, а потом было одно ужасное мгновение пронзительной опаленной боли… и потом ничего.

Когда она пришла в себя, то опять была в постели, а горло у нее болело так сильно, что ей очень захотелось вновь вернуться в беспамятство. Вечером навестить ее пришли Полли с Клэри, принесли «Дневник незначительного лица» [67] Комический роман ( The Diary of a Nobody ), написанный братьями Джорджем (1847–1912) и Уиндоном (1854–1919) Гроссмитами в 1892 г. В русском переводе (Елены Суриц) вышел в 2007 г. и гроздь винограда.

– Это прелестная книжица, которую можно читать, лежа на спине, – сказала Клэри. Они же и сообщили, что был подписан мир [68] О том, чем завершилась война с нацистской Германией, кто и когда действительно подписал акт о безоговорочной капитуляции германских войск, сказано слишком много, чтобы обращать внимание на очередное свидетельство далеко не безобидной «неосведомленности» европейцев. . – Его подписал Эйзенхауэр. Должна сказать, что, по-моему, это должен был бы сделать мистер Черчилль, – сказала Клэри. – Короче, немцы сдались – безоговорочно.

– Ну, так ничего другого им и не оставалось, – заметила Полли. – И завтра будет празднование Победы. Народ на улицах ужасно веселится и радуется – словно у каждого день рождения.

– Бедная Луиза, тебе жутко не повезло оказаться в больнице.

Поскольку Луиза действительно не могла много говорить, девушки не задержались надолго, но пообещали прийти послезавтра.

– Ах да. Звонили некие люди по фамилии Хаммонд, хотели прийти навестить тебя, сказали, что придут завтра и надеются, что ты будешь достаточно здорова, чтобы повидаться с ними.

– Хаммонд? – прошептала она, а потом вспомнила и агента, и Мафаню, и малютку. Она почти позабыла о них, потому как мать Мафани увезла ее и малыша с собой на следующий же день, и больше она их не видела. Интересно, подумала, почему им захотелось повидаться с ней.

– Слушай, если тебе будет совсем скверно, то, уверена, они поймут.

После того как девушки ушли, зашла медсестра и сообщила, что звонил капитан второго ранга Хадли, справлялся о ее самочувствии и передал ей привет.

– Я его уведомила, что самочувствие у вас очень хорошее. На ужин вам можно немного желе или мороженого.

Вновь оставшись одна, отставив чтение, она чувствовала, что ее лихорадит, а еще одолевает ужасное уныние. Много лет конец войны был тем, к чему стремились как ко времени, когда все будет лучше и вообще чудесно. Теперь же ближайшая перспектива виделась ей в двух самых жутких вариантах: или она станет женой парламентария (ей это представлялось как сидение в жестких креслах на занимавших многие часы встречах, где велись разговоры о шахтах и добыче полезных ископаемых, или как бесконечные чопорные чаепития с незнакомыми людьми), или ей придется жить одной в доме с Себастианом и няней, дожидаясь, пока Майкл вернется с японской войны… Теперь она понимала, что не хочет ни того, ни другого. В первый раз она, не дрогнув, рассматривала устрашающую возможность не быть замужем за Майклом… Она неподходящая для него жена – нет, это слабо выражено, она вообще в жены никому не подходит… Она его не любила: он, казалось, одновременно и слишком стар, и слишком молод для нее, а его отношения с матерью, как выяснилось, вызывают у нее лишь презрение и страх. Наверное, она не способна любить… только тут внутри что-то отдавалось такой болью, что Луиза отрешилась от всех дальнейших суждений. В чем-то где-то она, похоже, поступила не так, превратила в путаницу и слова, которые теперь нельзя взять обратно, и поступки, которых уже не переделать…