Элизабет Говард - Смятение [litres]

На следующий день после обеда (мороженое) приехали Хаммонды. Приведшая их в палату санитарка сказала, что принесет еще один стул и вазу для букета розовых тюльпанов, который Мафаня положила на кровать. Выглядела она очень красиво в коричневом платье с камеей на белом воротничке, а ее волосы (Луиза помнила, как были они в беспорядке разбросаны по подушке) теперь были собраны в аккуратный узел на голове.

– Мы на пару дней приехали в Лондон и решили непременно повидать вас, – сказал он. Звали его Артур, но был он настолько старше Мафани, что мысленно Луиза называла его мистером Хаммондом. – Мафаня никогда не была в Лондоне. А я всегда обещал ей, что приедем сюда. Вот уж точно, выбрали для этого самое подходящее время. Ужасно обидно для вас слечь на День Победы в Европе.

Мафаня казалась очень смущенной, хотя улыбалась всякий раз, встречаясь взглядом с Луизой.

М-р Хаммонд спросил про Майкла, а потом про ее сына. Потом заговорила Мафаня:

– А я и не знала, что у вас есть ребенок. Неудивительно, что вы так хорошо управились с Оуэном.

– Как он? Он с вами?

– С ним все прекрасно. Он у моей мамы – всего на эти несколько дней.

Муж ее добавил:

– Мафаня так сожалела, что не увиделась с вами еще раз, но мать увезла ее с малышом домой под свой присмотр, вот и не получилось. Но она хотела отблагодарить вас. – Он помолчал и взглянул на жену, которая вспыхнула, а потом неожиданно взяла Луизу за руку.

– Я и вправду благодарна вам. Вы были так добры ко мне. А врач сказал, что вы и спасли Оуэну жизнь. Он мне после рассказал, насколько плох был малыш. Никакими словами не смогу выразить, как я благодарна вам за это.

Вскоре они поднялись.

– Вижу, как утомляют вас разговоры, – сказал м-р Хаммонд. – Мы вас никогда не забудем.

– Ни за что, это правда. Очень рады, что нам удалось повидать вас. – Мафаня вновь взяла Луизу за руку. – Я так признательна вам, – сказала она, – за вашу доброту.

Когда они ушли, она лежала, не сводя глаз с двух стульев. Если кому и быть признательной, так это ей, ведь, если бы они не пришли и не сказали этого, она так без конца и чувствовала бы себя совершенно бесполезной.

Удостоверившись, что Клэри надежно укрыта в постели и спит, Арчи, хромая от боли, вновь вернулся в гостиную и снял туфли. Он взял Клэри посмотреть на праздничные торжества возле Букингемского дворца, Полли ушла со своим отцом. «Не понимаю, почему нам нельзя пойти всем вместе, – недоумевала Клэри, – но Полли не захотела».

«Вам придется обойтись только мною», – ответил он, а она заметила: «Обойтись тут не подходит. Вы не из тех, кем обходятся, Арчи, куда скорее из тех, на ком люди прежде всего останавливают свой выбор». Такое замечание, да еще и из ее уст, доставило ему непомерное удовольствие.

Он выключил верхний свет. Затем налил себе виски и решил выпить у себя на балконе, где стояли два стула. Можно было усесться на один, а на другой положить ноги. Он совершенно выбился из сил, неудивительно, в общем-то, при том, сколько миль они отмахали за этот вечер. До самого Дворца, а потом в конце концов обратно. А перед этим… Так или иначе, но он оставался на ногах с самой пятницы, которая уже представлялась очень и очень далекой. Утром в пятницу он был на работе, где все вокруг гудело сообщениями и неминуемой сдаче немцев в Голландии, Дании и Северной Германии, когда Рен, приносившая ему почту, вошла еще с одним письмом.

– А это только что доставили с посыльным, – сказала она. Конверт как конверт, внутри было что-то еще – деньги или ключ, подумал он, вскрывая его. Прежде чем читать письмо, которое было написано карандашом, он взглянул на подпись. Джек Гринфельдт. Гринфельдт? Ах да, американец, молодой человек Зоуи. Она как-то привела его к нему домой выпить по рюмочке, такой угрюмый, мрачноватый малый, но он ему понравился. Предмет, завернутый в бумажку, оказался ключом. «О господи, – мелькнуло в голове, когда он разворачивал его, – ставлю на то, что конец видится таким: он упархивает обратно домой к жене и детям и не решается сам сказать ей об этом.

В начале письма стояло: Дахау, 2 мая.

Потом Арчи прочел письмо. Оно было весьма коротким, и он прочел его дважды.

Прошу извинить за то, что беспокою вас [так оно начиналось], но сообразить не могу, кого бы еще попросить. Несколько раз пробовал написать Зоуи, но так и не сумел никаких слов подобрать, чтобы рассказать ей.

Короче, к тому времени, когда вы получите это, я буду мертв. У меня еще тут работы дня на два, снимки надо сделать, потом, во вторник утром, я отправлю пленку и это письмо самолетом, а потом вернусь сюда и пущу себе пулю в голову. Она спросит вас, зачем. Скажите ей, что я не смог бы жить после того, на что насмотрелся в последние две недели, – не могу оказаться выжившим в том, что было – буквально – всеобщим уничтожением. Я бы обезумел, умом тронулся, если бы не оказался с ними вместе . Они – это те, кто составляет, кто составлял мой народ. Я был бы не в силах доставить ей счастье… никак, после дней здесь, в Бухенвальде и в Бельзене. Ключ – это от студии, которую я снимал, возможно, она захочет забрать оттуда какие-то вещи. За квартиру заплачено до конца этого месяца, и, возможно, вас не затруднит вернуть ключ агенту, его контора на Слоан-стрит, «Честертоны», насколько помню. Передайте ей, что я любил ее и благодарю ее за это… а черт… скажите ей, что сами сочтете лучшим. Я знаю, что вы поможете ей пережить это… а может, и этот муж ее вернется?