Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Надо же, черт возьми! — в сердцах проворчал Франтишек.

— Черт это не возьмет, — задумчиво проговорил Костович и замолчал, рассеянно глядя куда-то перед собой. — Самое ужасное, — сказал он через минуту, — что сбиваются с толку люди в подавляющем большинстве своем честные, возникают разочарование и апатия. Бросается тень на самые благородные цели. А что может быть хуже?

Да, старый юрист попал в точку! Тень на самые благородные цели. Тень, где ее быть не должно. Вот что самое худшее.

Обетованная земля с безоблачным небосводом. Слова бессильны приблизить это небо к людям, слова есть слова.

А молчание?

Молчание еще хуже.

— …Да-да, послушаешь, послушаешь, — исповедовался Ивичич, — что другие говорят, поглядишь вокруг себя, чего-то сам смекнешь, хочешь не хочешь, а смекнешь, и от этого только дуреешь. Ударит на старости лет дурь в голову, и сотворишь такое, чего раньше никогда не делал, — сунешь какую-нибудь хреновину под плащ или перекинешь кой-что через забор незаметно и не знаешь толком, на кой она тебе ляд сдалась, но рука сама потянется, заманивает это, затягивает, и как-то сразу кажется, что раз другие тянут, то и тебе не грех разжиться, хоть ерундой какой-нибудь; ты понимаешь меня, Феро, понимаешь?

— Вообще-то да, — ответил Франтишек. — Я тоже человек, всякие мысли одолевают…

— Вот видишь, что я, старый осел, сотворил! Составляют на меня акт, смотрят как на… Знаешь, каково мне было? Твое счастье, что не знаешь…

— Ладно, что было, то было, забудем это, — буркнул Франтишек.

— А ты молодец.

— Ивичич, мы работаем вместе уже который год. Хорошо знаем друг друга. И знаем, кто есть кто. Давай плюнем на этот акт!

— Серьезно?

— Вот когда тень на благородные цели, это хуже всего, — в раздумье протянул Франтишек. — Подумаешь, акт! Главное — тень, дорогой Ивичич, проклятая тень.

По Поточной улице никогда не протекал поток, откуда же взялось такое название? Наверное, мелкая болотистая канава, которая еще недавно вилась лентой под садами и огородами, прилепившимися к нижнему ряду маленьких домишек, подсказала его людям. Да, когда-то здесь была канава, отводившая дождевую и сточную воду вниз, к шоссе, где она уже стекала в канализационную сеть; весной или в тех случаях, когда поднимался уровень подземных вод, канава превращалась в настоящий поток, а подчас и в небольшое озерцо — оно затопляло нижнюю часть садов и огородов, все время сводило на нет усилия их владельцев, и в результате некоторые вообще перестали обрабатывать нижнюю часть своих участков… Была здесь когда-то канава — и нет ее, давно землей засыпали, грунт укрепили подпорной стеной и на выровненном пустом пространстве возвели склады. Перед натиском строительного бума в этом районе не устояла и часть Поточной улицы: домишки снесли, а на их месте выросли или еще вырастут более внушительные сооружения.

Она жила с родителями на Поточной улице в одном из тех домов, которых уже нет. Мать умерла рано, не дотянув даже до пенсии. У отца здоровье было покрепче; отметив шестидесятилетие, он прожил еще несколько лет, получил от государства кое-какую компенсацию за те средства, которые десятилетиями вкладывал в свое жилище…

И кем он только не работал за свою жизнь, последние десять лет до пенсии был маляром. Но и потом, уйдя на заслуженный отдых, не смог сидеть дома и, когда ему предложили поработать вахтером на родном предприятии, тотчас же, не заставив себя упрашивать, согласился; на следующий день утром он взял сумку с едой и торжественно объявил, что отправляется на смену, на целых двенадцать часов! Без малого четыре года он то сидел в будке проходной, то стоял перед ней как на часах, но однажды как-то сразу ослаб и стал терять боевой дух… Потом он целыми днями слонялся по квартире, в хорошую погоду выходил погреться на солнышке — тогда они уже не жили на Поточной улице, а занимали квартиру в большом доме, куда переселились уже втроем, потому что в их семью вошел Франтишек.

Когда их старый домишко было решено снести, городские власти предложили им взамен новую трехкомнатную квартиру в недавно построенной многоэтажке возле набережной. Зачем нам столько комнат, у нас даже нечем их обставить, сказал тогда отец, а вот на нашем заводе работает один парень, Дюло Балла, так у него четверо детей и только две комнаты, уже много лет он жалуется на тесноту. Давай предложим ему нашу квартиру!

Так и случилось — Дюло с семьей переехал в их многоэтажку, а они — в его жилище на Лягушачьих Лугах. Предприятие, взяв на себя транспортные расходы, предоставило отцу машину для переезда, чем его очень порадовало. Вещи перевезли быстро, обойдясь одной ездкой. Всякий инвентарь, необходимый для жизни в отдельном доме, а не в городской квартире, отец заранее раздал соседям по улице, несказанно счастливым оттого, что их на какое-то время, как они говорили, оставили при своих козырях. Шофер грузовика, хмурый парень лет тридцати, молча просидевший все время в кабине, не моргнув глазом сунул в карман предложенную ему бумажку в сто крон и сразу же умчался. Трое сослуживцев, которых отец попросил помочь при переезде, — они, собственно, все и перетаскали, без них не справиться бы — не на шутку рассердились, когда тот смущенно спросил, сколько он им должен за работу. «Ты что, обалдел? — ответил ему самый пожилой. — Лучше бы налил чего-нибудь горло промочить, если так уж хочешь нас уважить, не то, смотри, следующий раз не придем…»