Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

В этом, казалось бы, смысл был – коммерческий. Подразумевалось, что Катаева считают маститым, все им написанное идет буквально нарасхват, сюжетов придумал он множество, однако некогда реализовать их, потому в его мастерской друг и младший брат должны стать чернорабочими. Мастеру-прозаику надлежит заниматься лишь отделкой, ну а публикации гарантированы. И все по справедливости: на титульном листе поместят три фамилии, гонорары поровну.

Согласно версии Петрова, его старший брат уехал в отпуск, а два соавтора приступили к сочинению романа. Дата начала работы указана приблизительно: «Это было в августе или сентябре 1927 года».

История, вроде бы, правдоподобная. Однако лишь на первый взгляд.

Начнем с того, что двадцатичетырехлетний Петров к лету 1927 года и так был удачливым прозаиком. Опубликовал несколько сборников рассказов и фельетонов.

Ильф, ровесник Катаева, тоже печатался регулярно в московских изданиях. А первые рассказы подготовил к публикации еще в Одессе.

Потому нет оснований полагать, что без веских причин – только денег ради – Ильф и Петров согласились бы занять должности чернорабочих в катаевской «мастерской советского романа». Не по статусу им было б такое. В качестве профессиональных литераторов они тоже состоялись, получали и приличные доходы.

Впрочем, оставим логику. Допустим, так все и было, как Петров рассказал в 1939 году. Он утверждал: «И начались наши вечера в опустевшей редакции. Сейчас я совершенно не могу вспомнить, кто произнес какую фразу, кто и как исправил ее. Собственно, не было ни одной фразы, которая так или иначе не обсуждалась и не изменялась, не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не подхватывалась. Но первую фразу романа произнес Ильф. Это я помню хорошо.

После короткого спора было решено, что писать буду я, Ильф убедил меня, что мой почерк лучше».

Согласно Петрову, его старший брат, вернувшись из отпуска, отказался от своей идеи – «открыть мастерскую советского романа». Потому что убедился: чернорабочие вполне справляются с задачей самостоятельно.

Дату завершения романа Петров указал. Впрочем, тоже приблизительно: «И вот в январе 28 года наступила минута, о которой мы мечтали. Перед нами лежала такая толстая рукопись, что считать печатные знаки пришлось часа два. Но как приятна была эта работа!»

Имелось в виду, что соавторы определяли размер гонорара. Тут без подсчета нельзя было обойтись: полистно оплата производилась, и, как известно, каждый печатный лист – сорок тысяч знаков, включая пробелы.

Считали в редакции. Далее, согласно Петрову, «уложили рукопись в папку.

– А вдруг мы ее потеряем? – спросил я.

Ильф встревожился.

– Знаете что, – сказал он, – сделаем надпись.

Он взял листок бумаги и написал на нем: «Нашедшего просят вернуть по такому-то адресу». И аккуратно наклеил листок на внутреннюю сторону обложки».

Согласно Петрову, соавторы вышли из редакции, наняли извозчика. Далее сказано: «Все случилось так, как мы мечтали. Шел снег. Чинно сидя на санках, мы везли рукопись домой. Но не было ощущения свободы и легкости. Мы не чувствовали освобождения. Напротив. Мы испытывали чувство беспокойства и тревоги. Напечатают ли наш роман? Понравится ли он?»

История трогательная. Детали яркие, они хорошо запоминаются. Однако все это выдумано.

Если б рассказанная Петровым история соответствовала истине, так в январе 1928 года не могла бы начаться журнальная публикация романа.

Рукопись готовилась к публикации не сама собой. В ежемесячных советских журналах 1920-х годов процесс редакционной подготовки был довольно трудоемок и продолжителен.

Как бы ни был хорош почерк Петрова, а в редакцию следовало предоставить машинописный экземпляр. Это обязательно для внесения редакционной правки. За день перепечатать не удалось бы.

С машинописным экземпляром должны были в редакции ознакомиться. Если не руководитель журнала, так хотя бы один из сотрудников. На что ушло бы тоже несколько дней.

Допустим, решение было сразу принято. Тогда машинопись поступила бы на редактуру. Без этого не обошлось бы. Редактор вновь читал бы роман, вносил правку, согласовывал бы ее с авторами. Тут как минимум неделю потратили бы.

После этого рукопись, правленную редактором, читал бы корректор. Тоже вносил бы свою правку. Снова неделя.

А еще с романом полагалось бы ознакомиться и художнику. Журнал «30 дней» – иллюстрированный. Опять же, иллюстратору понадобилась бы как минимум неделя.