Ирма Грушевицкая - Вызов (дилогия)

— Зачем ты пришёл, Дилан? — спросила она.

— За тобой, Лив. Я пришёл за тобой.

Всё, что я говорил после, было как покаяние. Ни перед кем до этого и никому после я не раскрывал свою душу. Я был в состоянии, близком к помешательству. Слова омывали меня, их солёную влагу я ощущал на своих губах. Я не знал, сколько времени длилась моя исповедь, но в какой-то момент Лив оказалась передо мной. В ожидании приговора я обнял её, вжимаясь в тёплое податливое тело. Её слёзы капали мне на макушку.

"Милая моя, нежная! Как так вышло, что мы разминулись с тобой? Что мне сделать, чтобы ты всегда вот так стояла рядом, чтобы я всегда чувствовал твои руки? Мне мало вечности, я хочу бесконечно наслаждаться тобой. Хочу, чтобы ты хоть на мгновение позволила себе любить меня, как люблю тебя я".

Вот оно!

Как же всё просто!

— Дилан, посмотри на меня. Посмотри на меня, милый. У тебя всё будет хорошо, поверь мне. Всё будет — дом, семья, дети. Ты обязательно найдёшь женщину, которая подарит тебе их. Но это буду не я. Прости.

Это было грёбаное аутодафе.

А последующий за этим поцелуй — приглашением на казнь.

Она казнила меня своим горячим язычком, соскользнувшим мне в рот. Я умирал под теплом её дыхания, чтобы в следующую секунду под ним же и ожить.

Не осталось ничего, кроме истины, что озарила меня несколько мгновений назад.

— Я люблю тебя, Лив.

— Я… я не могу, Дилан.

— Ш-шш, малышка, я знаю.

Наконец-то было найдено объяснение происходящему. Так вот как это бывает! Чувство, о котором так много говорят. Всё, что мне доводилось слышать ранее, — слова, которыми люди описывали его, — было неправильным. Вернее, не было таких слов в мире, чтобы дать определение тому всепоглощающему, огромному, заставляющему чувствовать внезапно выросшее сердце, упирающееся в грудную клетку. Я хотел завыть от боли, что заживо разрушала меня, и не осталось ничего, кроме желания уберечь ту, которая вызвала эту боль, от подобного разрушения.

"Я люблю тебя!" — говорил я, когда останавливал наш поцелуй.

"Я люблю тебя!" — повторял я, подхватывая её на руки и прижимая к себе.

"Я люблю тебя!" — стонало моё сердце, когда я осторожно опускал её на кровать.

"Я люблю тебя!"

Прежде чем уйти, я в последний раз дотронулся пальцем до её припухлой от поцелуя губы.

— Дилан! Нет!

Она остановила меня, навсегда изменив наши жизни.

Это было безумие.

Мы изучали. Мы пробовали. Мы хватались друг за друга, не понимая, как раньше могли жить без этого. Мы растворялись друг в друге, стремясь дать больше, чем получить. Лишённые всяких преград, мы насыщали собою наши тела.

Она не была девственницей, придя ко мне, но чёрт бы побрал всё на свете, если её вскрик, когда я впервые вошёл в неё, не стал для меня доказательством обратного.

После первого ошеломительного оргазма, к следующим мы шли долго. Она плакала, когда я целовал её маленькие пальчики на ногах. Я кончил на третьем толчке, когда ворвался в неё после того, как она несколько минут с мурлыканьем посасывала мой член. Я лежал меж её ног и целовал припухший холмик гладко выбритого лобка, спускаясь всё ниже и ниже, пока мой язык не оказался внутри её лона. Я испытал момент триумфа, когда она, закричав, кончила, и мой язык чувствовал, как сокращаются её мышцы. Я не отпустил её и тогда, дразня лёгкими прикосновениями к набухшей горошине клитора, и она шипела подо мной. В следующий раз я довёл её до экстаза пальцами. Она издала возглас изумления, когда я, глядя прямо ей в глаза, слизал с них её соки. Я пировал над ней, стараясь запомнить всё: её запах, вкус, прикосновения, звуки, которые она издавала, — всё было зафиксировано, учтено и отправлено на хранение. И вряд ли хоть на одно мгновение в нашу единственную ночь я мог предположить, что эти воспоминания когда-нибудь не причинят мне боли.

Уйти от неё, свернувшейся комочком на скомканных простынях растерзанной постели, было самым тяжёлым, что я когда-либо делал в жизни. Я готов был подхватить её, обнажённую, закутанную в простыню, и навсегда забрать в свою жизнь. Мысль о том, что сейчас я поцелую Лив в последний раз, ножом проворачивалась в сердце, и, обливаясь кровью, я запретил себе делать это. Меня хватило только на то, чтобы протянуть к ней руку, но я тут же её одёрнул, боясь обжечься. Но разве можно обжечься, когда ты уже сгорел?

Я не мог заставить себя уйти из гостиницы.

Сидя в пустынном холле гостиницы, я пил принесённый из ночного бара виски. Мне некуда было идти. Я вспомнил старую истину, в смысл которой никогда не вникал: "Дом там, где сердце". Теперь я понимал, о чём это. Я оставил своё сердце с ней, значит, это место было моим домом.