Ирма Грушевицкая - Лабиринт

— Значит, не во всем ты согласна с тем, что тебя окружает, — сказал он розовым кедам.

Ему честно не хотелось уходить. Здесь было пусто, неуютно, но чем-то эта квартира цепляла Мэтта. Цепляли старые книги в дешевых обложках. Цепляло отсутствие телевизора и лампа в виде садового гнома с отбитым носом. И шкатулка с немудреными сокровищами — несколько пар дешевых серег и цепочка с медальоном, в которые, обычно, помещают фотографии. Он не должен был этого делать — да он вообще не должен был здесь находиться — но Мэтт его открыл. Медальон оказался пустым, как и вся квартира. Ничего! Ни бланков счетов, ни чековых книжек, ни даже телефона. Женщина, которая жила здесь, хотела остаться не узнанной. Что ж, вероятно, он не имел права отказать ей в такой малости.

Смысла задерживаться дольше не было. Перед выходом Мэтт вернулся на кухню за еще одним стаканом воды. Открыв холодильник, он снова испытал шок: початая бутылка питьевой воды, полупустой галлон молока и — Мэтт даже открыл морозильную камеру — и все. Он открыл единственный навесной шкафчик. Хм, уже кое-что: банка растворимого кофе, чай, коробки с сухими завтраками, несколько плиток шоколада — на такой диете она скоро перестанет влезать в свои маленькие костюмы.

Мэтт повернулся к столу за стаканом и краем глаза углядел что-то белое, валявшееся на полу рядом с пустой корзиной для мусора. Нагнувшись, он поднял такой же листочек, на котором было написано его послание, только этот был мятым и свернутым в шарик. Расправив лист, Мэтт в который раз за это утро испытал удивление. Тем же красивым почерком вверху листа было написано и несколько раз перечеркнуто его имя.

«Мистер Крайтон!»

— Похоже, ты меня знаешь. И, судя по обращению, на меня работаешь.

Почему-то именно этот факт, наконец, его отрезвил. Он не должен здесь находиться, не должен устраивать обыск, не должен заинтересовываться. Все это ни к чему, и не нужно ни ему, ни ей. У него не может быть ничего общего с этим домом и женщиной, в нем живущей. Может случиться так, что за эту ночь придется расплачиваться. Так было всегда: люди, в обычных обстоятельствах обходительные и вежливые, при малейшей возможности перехода на личностное общение становятся требовательными и нетерпимыми. Именно поэтому он не переходит определенные границы. Очень мало на свете людей, кого Мэтт мог бы назвать друзьями. Еще меньше тех, кому он доверял. За доверие, как и за заботу, Мэтью Крайтон привык платить. В противном случае, они могли обернуться ненужными исками.

Именно поэтому Мэтт сделал то, что сделал: надев пиджак, он достал из кармана бумажник и вытащил сто долларов. Купюру он положил на середину стола, прижав для надежности пустым стаканом. Подумав, Мэтт взял бутылек с аспирином и сунул себе в карман.

Выходя из квартиры, он вспомнил, о чем просила хозяйка, и с силой потянул за собой дверь. Щелчок, действительно, был характерным. С притолоки посыпалась штукатурка. На всякий случай Мэтт толкнул дверь, убедившись, что она заперта. После этого он достал телефон и вывел на экран телефон начальника своей службы безопасности.

— Пол, мне надо, чтобы ты кое-что проверил.

— Организованность! Организованность, Мэрилин, краеугольный камень всего. Все сильные личности в детстве убирали свои комнаты.

— И Александр Македонский?

— Уверена, что его отец, царь Филип, не потерпел бы разбросанных фантиков и полусгнившей банановой кожуры у себя в доме.

— Хм. — Мэри задумчиво почесала коротко остриженную светловолосую головку. — А у них были конфеты?

— Конфеты не конфеты, но какие-то запрещенные сладости наверняка были.

Миссис Стенхоуп постаралась, чтобы голос звучал строго, хотя всякий раз, глядя на эту малышку, ей еле удавалось сдерживать улыбку.

— Даже если и были, вряд ли они заворачивались в фантики. Бумажной пормышлинности-то не было!

Эта «пормышленность» едва не прорвала плотину. Женщина отвернулась от девочки, чтобы украдкой стереть выступившие от смеха слезы.

— И я не уверена, что за забытую банановую кожуру Александра Македонского заставляли дежурить еще на сутки. Вряд ли он вообще знал, что такое швабра. Если тогда вообще были швабры. А были, миссис Стенхоуп? — Огромные фиалковые глаза смотрели на нее в ожидании ответа.

Мэрилин Рейнольдс всегда была любознательной. Вайолетт нравилось наблюдать за ней. Она видела в девочке большой потенциал, неосознанно выделяя ее из окружающих. Конечно, делать это запрещалось, и даже регламентировалось правилами организации, которую она возглавляла. Более того, по истечении сорока лет службы Вайолетт Стенхоуп научилась ограничивать себя в подобных привязанностях. Слишком больно, слишком расточительно для души привязываться к детям, попадающим в жернова государственной машины. Работа в органах опеки заставила Вайолетт запереть свое сердце на замок.