Мэтт Хейг - Как остановить время

– А что, собственно, меняется со временем?

– Все. Все вокруг другое. Ничто не остается таким, как прежде. – Я указал на пушистого зверька, стремительно взлетевшего к кроне дерева. – Раньше белка была бы рыжая, а не серая. И в воздухе не парили бы полиэтиленовые пакеты. А с дороги слышался бы другой звук, цокающий . Люди смотрели не в телефоны, а на карманные часы. Запахи – вообще особая статья. Сейчас не шибает в нос, как раньше. Тогда воняло повсюду. Нечистоты и фабричные отходы сливали в Темзу.

– Чудесно.

– Жизнь была суровая. Времена Великой Вони. В тысяча восемьсот пятьдесят каком-то лето выдалось необычайно жаркое. Смрад в городе стоял – не продохнуть.

– Сейчас, вообще-то, тоже пованивает.

– Даже близко не сравнить. Человек всю жизнь жил в вони. Люди вообще не мылись. Считалось, что мыться вредно.

Она понюхала свою подмышку:

– Значит, в ту пору я была бы вполне ничего себе? Я наклонился и обнюхал ее.

– Больно чистенькая. Люди заподозрили бы неладное. Чистенькая, как из двадцатого века.

Камилла засмеялась. Вот оно, простое, беспримесное счастье: рассмешить человека, к которому неравнодушен.

Небо над нами начало темнеть.

– Так что, вы и впрямь в меня втрескались?

Она снова засмеялась:

– Вопрос незрелого юнца, а не четырехсотлетнего мужчины.

– Простите, четырехсоттридцатидевятилетнего.

– А вопрос задали, точно пятилетний малыш.

– А я и впрямь чувствую себя пятилетним малышом. Обычно я вполне сознаю свой возраст, но сейчас – нет.

– Да, если уж вам так хочется это услышать…

– Хочется услышать правду.

Она вздохнула. Довольно театрально. И вдобавок подняла глаза к небу. Я завороженно любовался ее профилем.

– Да, я тогда в вас втрескалась.

Я тоже вздохнул. И тоже слегка театрально.

– Как грустно звучит это прошедшее время.

– Ладно. Так и быть. Не тогда . Я от вас без ума.

– Я тоже. От вас, конечно. Вы обворожительны, – совершенно искренне сказал я, но она опять засмеялась:

– Обворожительна? Ох, простите.

Она посерьезнела. Мне захотелось ее поцеловать. Но как? Последние несколько веков я прожил в одиночестве и понятия не имел о современных нормах флирта. Но я был счастлив, как будто камень упал с души. Вообще-то, мне и такого счастья хватило бы. Этого мгновения из «Оды к греческой вазе». Чтобы возможность поцелуя осталась со мной навсегда. Чтобы она просто смотрела на меня, а я – на нее.

Я понимал, что мне разгадать ее загадку хотелось не меньше, чем ей – мою: она слегка прижалась ко мне, я приобнял ее одной рукой. Прямо здесь. В парке, на скамейке. Может быть, это и есть любовь? Когда появляется сулящая счастье загадка, которую хочется разгадывать всю жизнь.

Какое-то время мы сидели молча, как супруги, и наблюдали, как Авраам галопом скачет вокруг спрингер-спаниеля. Она положила голову мне на плечо, и минуту-другую я чувствовал себя бесконечно счастливым. Но тут случились сразу две вещи. Я вспомнил Роуз, и меня пронзило острое чувство вины. Вспомнил, как ее голова лежала у меня на груди, когда мы прижимались друг к другу на ее узкой кровати в Хакни. Разумеется, Камилла не догадывалась, о чем я думаю, – разве что заметила, что я слегка напрягся.

Затем у меня зазвонил телефон.

– Не буду отвечать.

Но он зазвонил снова, и Камилла сказала:

– Хотя бы посмотри, кто звонит.

Я посмотрел. На экране светилась единственная буква – Х. Значит, надо ответить. И делать в точности то, что я сделал бы, не будь рядом Камиллы. Я ответил на звонок. И мимолетное мгновение счастья уплыло, как гонимый ветром пустой пакет.

Прижав телефон к уху, я встал со скамейки.

– Что, я не вовремя? – спросил Хендрик.

– Нет-нет, Хендрик. Все в порядке.

– Ты где?

– Гуляю с собакой.

– Ты один?

– Да. Конечно, один. Если не считать Авраама.

Я очень надеялся, что говорю достаточно тихо, чтобы Камилла ничего не услышала, но и достаточно громко, чтобы Хендрик ничего не заподозрил. Похоже, я потерпел неудачу по обоим пунктам.

Он чуть помолчал.

– Ну ладно. Слушай… Мы кое-кого отыскали.

– Мэрион?

– Увы, нет. Зато нашли твоего друга.

Слово «друг» поставило меня в тупик. Я посмотрел на Камиллу. Она все так же сидела на скамейке, но глядела на меня неодобрительно.

– Кого-кого?

– Твоего парня.

Я искренне не понимал, о ком он.

– Какого парня?

– Полинезийца твоего. Омаи. Он жив-здоров. И ведет себя, как дурак.

– Омаи?

Даже не будь рядом Камиллы, эта новость меня точно не обрадовала бы. Не то чтобы старый приятель был мне до лампочки – просто я нюхом чуял: в том, что Хендрик его нашел, ничего хорошего быть не могло. Вряд ли Омаи хотел, чтобы его нашли. Счастье, переполнявшее меня всего минуту назад, испарилось без следа.